Ла-рошель и ришелье. Ла-рошель и ришелье Музей изобразительных искусств

19. Средневековая осада Царь-Града = Виз?нтия - это «античная» осада Виз?нтия Падение Византии в 1453 году н. э. после осады Царь-Града и его взятия османами-оттоманами, является одним из самых крупных событий средневековья. Мы уже видели, что оно отразилось и в «античных»

Осада Ла-Рошели явилась крупным политическим событием царствования Людовика XIII и крупным военным предприятием кардинала. Поэтому интересно и даже необходимо сказать о ней несколько слов; к тому же некоторые обстоятельства этой осады так тесно переплелись с рассказываемой нами историей, что мы не можем обойти их молчанием.
Политические цели, которые преследовал кардинал, предпринимая эту осаду, были значительны. Прежде всего мы обрисуем их, а затем перейдем к частным целям, которые, пожалуй, оказали на его высокопреосвященство не менее сильное влияние, чем цели политические.
Из всех больших городов, отданных Генрихом IV гугенотам в качестве укрепленных пунктов, теперь у них оставалась только Ла-Рошель. Следовательно, необходимо было уничтожить этот последний оплот кальвинизма, опасную почву, взращивавшую семена народного возмущения и внешних войн.
Недовольные испанцы, англичане, итальянцы, авантюристы всех национальностей, выслужившиеся военные, принадлежавшие к разным сектам, по первому же призыву сбегались под знамена протестантов, образуя одно обширное объединение, ветви которого легко разрастались, охватывая всю Европу.
Итак, Ла-Рошель, которая приобрела особое значение после того, как пали остальные города, принадлежавшие кальвинистам, была очагом раздоров и честолюбивых помыслов. Более того, порт Ла-Рошель был последним портом, открывавшим англичанам вход во французское королевство, и, закрывая его для Англии - исконного врага Франции, - кардинал завершал дело Жанны д"Арк и герцога де Гиза.
Поэтому Бассомпьер, бывший одновременно и католиком и протестантом: протестантом по убеждению и католиком в качестве командора ордена Святого Духа, - Бассомпьер, немец по крови и француз в душе - словом, тот самый Бассомпьер, который при осаде Ла-Рошели командовал отдельным отрядом, говорил, стреляя в головы таких же протестантских дворян, каким был он сам:
"Вот увидите, господа, мы будем настолько глупы, что возьмем Ла-Рошель".
И Бассомпьер оказался прав: обстрел острова Рэ предсказал ему Севенские драгонады, а взятие Ла-Рошели явилось прелюдией к отмене Нантского эдикта.
Но, как мы уже сказали, наряду с этими планами министра, стремившегося все уравнять и все упростить, с планами, принадлежащими истории, летописец вынужден также признать существование мелочных устремлений возлюбленного мужчины и ревнивого соперника.
Ришелье, как всем известно, был влюблен в королеву; была ли для него эта любовь простым политическим расчетом, или же она действительно была той глубокой страстью, какую Анна Австрийская внушала всем окружавшим ее людям, этого мы не знаем, но, так или иначе, мы видели из предыдущих перипетий этого повествования, что Бекингэм одержал верх над кардиналом и в двух или трех случаях, а в особенности в случае с подвесками, сумел благодаря преданности трех мушкетеров и храбрости д"Артаньяна жестоко насмеяться над ним.
Таким образом, для Ришелье дело было не только в том, чтобы избавить Францию от врага, но также и в том, чтобы отомстить сопернику; к тому же это мщение обещало быть значительным и блестящим, вполне достойным человека, который располагал в этом поединке военными силами целого королевства.
Ришелье знал, что, победив Англию, он этим самым победит Бекингэма, что, восторжествовав над Англией, он восторжествует над Бекингэмом и, наконец, что, унизив Англию в глазах Европы, он унизит Бекингэма в глазах королевы.
Со своей стороны, и Бекингэм, хоть он и ставил превыше всего честь Англии, действовал под влиянием точно таких же побуждений, какие руководили кардиналом: Бекингэм тоже стремился к удовлетворению личной мести. Он ни за что в мире не согласился бы вернуться во Францию в качестве посланника - он хотел войти туда как завоеватель.
Отсюда явствует, что истинной ставкой в этой партии, которую два могущественнейших королевства разыгрывали по прихоти двух влюбленных, служил один благосклонный взгляд Анны Австрийской.
Первая победа была одержана герцогом Бекингэмом: внезапно подойдя к острову Рэ с девяноста кораблями и приблизительно с двадцатью тысячами солдат, он напал врасплох на графа де Туарака, командовавшего на острове именем короля, и после кровопролитного сражения высадился на острове.
Скажем в скобках, что в этом сражении погиб барон де Шанталь; барон оставил после себя маленькую сиротку-девочку, которой тогда было полтора года. Эта девочка стала впоследствии г-жой де Севинье (*64).
Граф де Туарак отступил с гарнизоном в крепость Сен-Мартен, а сотню человек оставил в маленьком форте, именовавшемся фортом Ла-Пре.
Это событие заставило кардинала поторопиться, и еще до того, как король и он сам смогли выехать, чтобы возглавить осаду Ла-Рошели, которая была уже решена, он послал вперед герцога Орлеанского для руководства первоначальными операциями и приказал стянуть к театру военных действий все войска, бывшие в его распоряжении.
К этому-то передовому отряду и принадлежал наш друг Д"Артаньян. Король, как мы уже сказали, предполагал отправиться туда немедленно после заседания парламента, но после этого заседания, 23 июня, он почувствовал приступ лихорадки; все же он решился выехать, но в дороге состояние его здоровья ухудшилось, и он вынужден был остановиться в Виллеруа.
Однако где останавливался король, там останавливались и мушкетеры, вследствие чего д"Артаньян, служивший всего лишь в гвардии, оказался разлучен, по крайней мере временно, со своими добрыми друзьями - Атосом, Портосом и Арамисом. Нет сомнения, что эта разлука, казавшаяся ему только неприятной, превратилась бы для него в предмет существенного беспокойства, если б он мог предугадать неведомые опасности, которые его окружали.
Тем не менее 10 сентября 1627 года он благополучно прибыл в лагерь, расположенный под Ла-Рошелью.
Положение не изменилось: герцог Бекингэм и его англичане, хозяева острова Рэ, продолжали осаждать, хотя и безуспешно, крепость Сен-Мартен и форт Ла-Пре; военные действия против Ла-Рошели открылись два-три дня назад, поводом к чему послужил новый форт, только что возведенный герцогом Ангулемским близ самого города.
Гвардейцы во главе с Дезэссаром расположились во францисканском монастыре.
Однако, как мы знаем, д"Артаньян, поглощенный честолюбивой мечтой сделаться мушкетером, мало дружил со своими товарищами; поэтому он оказался одиноким и был предоставлен собственным размышлениям.
Размышления эти были не из веселых. За те два года, которые прошли со времени его приезда в Париж, он неоднократно оказывался втянутым в политические интриги; личные же его дела, как на поприще любви, так и карьеры, мало подвинулись вперед.
Если говорить о любви, то единственная женщина, которую он любил, была г-жа Бонасье, но г-жа Бонасье исчезла, и он все еще не мог узнать, что с ней сталось.
Если же говорить о карьере, он, несмотря на свое ничтожное положение, сумел нажить врага в лице кардинала, то есть человека, перед которым трепетали самые высокие особы королевства, начиная с короля.
Этот человек мог раздавить его, но почему-то не сделал этого. Для проницательного ума д"Артаньяна подобная снисходительность была просветом, сквозь который он прозревал лучшее будущее.
Кроме того, он нажил еще одного врага, менее опасного, - так, по крайней мере, он думал, - но пренебрегать которым все же не следовало - говорило ему его чутье. Этим врагом была миледи.
Взамен всего этого он приобрел покровительство и благосклонность королевы, но благосклонность королевы являлась по тем временам только лишним поводом для преследований, а покровительство ее, как известно, было очень плохой защитой: доказательством служили Шале и г-жа Бонасье.
Итак, единственным подлинным приобретением за все это время был алмаз стоимостью в пять или шесть тысяч ливров, который д"Артаньян носил на пальце. Но опять-таки этот алмаз, который д"Артаньян, повинуясь своим честолюбивым замыслам, хотел сохранить, чтобы когда-нибудь в случае надобности он послужил ему отличительным признаком в глазах королевы, - этот драгоценный камень, поскольку он не мог расстаться с ним, имел пока что не большую ценность, чем те камешки, которые он топтал ногами.
Мы упомянули о камешках, которые он топтал ногами, по той причине, что, размышляя обо всем этом, д"Артаньян одиноко брел по живописной тропинке, которая вела из лагеря в деревню Ангутен. Занятый своими размышлениями, он очутился дальше, чем предполагал, и день уже начинал склоняться к вечеру, когда вдруг, при последних лучах заходящего солнца, ему показалось, что за изгородью блеснуло дуло мушкета.
У д"Артаньяна был зоркий глаз и сообразительный ум; он понял, что мушкет не пришел сюда сам по себе и что тот, кто держит его в руке, прячется за изгородью отнюдь не с дружескими намерениями. Итак, он решил дать тягу, как вдруг на противоположной стороне дороги, за большим камнем, он заметил дуло второго мушкета.
Очевидно, это была засада.
Молодой человек взглянул на первый мушкет и не без тревоги заметил, что он опускается в его направлении. Как только дуло мушкета остановилось, он бросился ничком на землю. В эту самую минуту раздался выстрел, и он услыхал свист пули, пролетевшей над его головой.
Надо было торопиться. Д"Артаньян быстро вскочил на ноги, и в ту же секунду пуля из другого мушкета разметала камешки в том самом месте дороги, где он только что лежал.
Д"Артаньян был не из тех безрассудно храбрых людей, которые ищут нелепой смерти, только бы о них могли сказать, что они не отступили; к тому же здесь и неуместно было говорить о храбрости: д"Артаньян попросту попался в ловушку.
"Если будет третий выстрел, - подумал он, - я погиб! "
И он помчался в сторону лагеря с быстротой, которая отличала жителей его страны, славившихся своим проворством. Однако, несмотря на всю стремительность его бега, первый из стрелявших успел снова зарядить ружье и выстрелил во второй раз, причем так метко, что пуля пробила фетровую шляпу д"Артаньяна, которая отлетела шагов на десять.
У д"Артаньяна не было другой шляпы; поэтому он на бегу поднял свою, запыхавшийся и очень бледный прибежал к себе, сел и, никому ничего не сказав, предался размышлениям.
Это происшествие могло иметь три объяснения.
Первое - и самое естественное - это могла быть засада ларошельцев, которые были бы весьма не прочь убить одного из гвардейцев его величества: во-первых, для того, чтобы иметь одним врагом меньше, а во-вторых, у этого врага мог найтись в кармане туго набитый кошелек.
Д"Артаньян взял свою шляпу, осмотрел отверстие, пробитое пулей, и покачал головой. Пуля была пущена не из мушкета - она была пущена из пищали. Меткость выстрела с самого начала навела его на мысль, что он был сделан не из обычного оружия; пуля оказалась не калиберной, и, следовательно, это была не военная засада.
Это могло быть любезным напоминанием г-на кардинала. Читатель помнит, что в ту самую минуту, когда, по милости благословенного луча солнца, Д"Артаньян заметил ружейное дуло, он как раз удивлялся долготерпению его высокопреосвященства.
Но тут Д"Артаньян снова покачал головой. Имея дело с людьми, которых он мог уничтожить одним пальцем, его высокопреосвященство редко прибегал к подобным средствам.
Это могло быть мщением миледи.
Вот это казалось наиболее вероятным.
Д"Артаньян тщетно силился припомнить лица или одежду убийц; он убежал от них так быстро, что не успел рассмотреть что-либо.
- Где вы, мои дорогие друзья? - прошептал Д"Артаньян. - Как мне вас недостает!
Ночь Д"Артаньян провел очень дурно. Три или четыре раза он внезапно просыпался; ему чудилось, что какой-то человек подходит к его постели и хочет заколоть его кинжалом. Однако темнота не принесла с собой никаких приключений, и наступило утро.
Тем не менее то, что не состоялось сегодня, могло осуществиться завтра, и Д"Артаньян отлично знал это.
Весь день он просидел дома под предлогом плохой погоды: этот предлог был нужен ему, чтобы оправдаться перед самим собой.
На третий день после происшествия, в девять часов утра, заиграли сбор. Герцог Орлеанский объезжал посты. Гвардейцы бросились к ружьям и выстроились; Д"Артаньян занял свое место среди товарищей.
Его высочество проехал перед фронтом войск, затем все старшие офицеры подошли к нему, чтобы приветствовать его, и среди них - капитан гвардии Дезэссар.
Минуту спустя д"Артаньяну показалось, что г-н Дезэссар знаком подзывает его к себе. Боясь ошибиться, он подождал вторичного знака своего начальника; когда тот повторил свой жест, он вышел из рядов и подошел за приказаниями.
- Сейчас его высочество будет искать добровольцев для опасного поручения, которое принесет почет тому, кто его выполнит, и я подозвал вас, чтобы вы были наготове.
- Благодарю вас, господин капитан! - ответил гасконец, обрадовавшись случаю отличиться перед герцогом.
Оказалось, что ночью осажденные сделали вылазку и отбили бастион, взятый королевской армией два дня назад; предполагалось послать туда людей в очень опасную рекогносцировку, чтобы узнать, как охранялся этот бастион.
Действительно, через несколько минут герцог Орлеанский громко проговорил:
- Мне нужны три или четыре охотника под предводительством надежного человека.
- Что до надежного человека, ваше высочество, то такой у меня есть, - сказал Дезэссар, указывая на д"Артаньяна. - Что же касается охотников, то стоит вам сказать слово, и за людьми дело не станет.
- Найдутся ли здесь четыре человека, желающие пойти со мной на смерть? - крикнул Д"Артаньян, поднимая шпагу.
Двое из его товарищей-гвардейцев тотчас же выступили вперед, к ним присоединились еще два солдата, и нужное количество было набрано; всем остальным Д"Артаньян отказал, не желая обижать тех, которые вызвались первыми.
Было неизвестно, очистили ларошельцы бастион после того, как захватили его, или же оставили там гарнизон; чтобы узнать это, требовалось осмотреть указанное место с достаточно близкого расстояния.
Д"Артаньян со своими четырьмя помощниками отправился в путь и пошел вдоль траншеи; оба гвардейца шагали рядом с ним, а солдаты шли сзади.
Прикрываясь каменной облицовкой траншеи, они быстро продвигались вперед и остановились лишь шагов за сто от бастиона. Здесь Д"Артаньян обернулся и увидел, что оба солдата исчезли.
Он решил, что они струсили и остались сзади; сам же он продолжал двигаться вперед.
При повороте траншеи Д"Артаньян и два гвардейца оказались шагах в шестидесяти от бастиона. На бастионе не было видно ни одного человека, он оказался покинутым.
Трое смельчаков совещались между собой, стоит ли идти дальше, как вдруг кольцо дыма опоясало эту каменную глыбу, и десяток пуль просвистели вокруг д"Артаньяна и его спутников.
Они узнали то, что хотели узнать: бастион охранялся. Дальнейшее пребывание в этом опасном месте было, следовательно, бесполезной неосторожностью. Д"Артаньян и оба гвардейца повернули назад и начали отступление, похожее на бегство.
Когда они были уже близко от угла траншеи, который мог защитить их от ларошельцев, один из гвардейцем упал - пуля пробила ему грудь. Другой, оставшийся целым и невредимым, продолжал бежать к лагерю.
Д"Артаньян не захотел покинуть своего товарища; он нагнулся, чтобы поднять его и помочь добраться до своих, но в эту минуту раздались два выстрела: одна пуля разбила голову уже раненного гвардейца, а другая расплющилась о скалу, пролетев в двух дюймах от д"Артаньяна.
Молодой человек быстро обернулся, так как эти выстрелы не могли исходить из бастиона, загороженного углом траншеи. Мысль о двух исчезнувших солдатах пришла ему на ум и напомнила о людях, покушавшихся убить его третьего дня. Он решил, что на этот раз выяснит, в чем дело, и упал на труп своего товарища, притворившись мертвым.
Из-за заброшенного земляного вала, находившегося шагах в тридцати от этого места, сейчас же высунулись две головы: то были головы двух отставших солдат. Д"Артаньян не ошибся: эти двое последовали за ним только для того, чтобы его убить, надеясь, что смерть молодого человека будет отнесена за счет неприятеля.
Но так как он мог оказаться лишь раненным и впоследствии заявить об их преступлении, они подошли ближе, чтобы его прикончить; к счастью, обманутые хитростью д"Артаньяна, они не позаботились о том, чтобы перезарядить ружья.
Когда они были шагах в десяти, Д"Артаньян, который, падая, постарался не выпустить из рук шпаги, внезапно вскочил на ноги и одним прыжком оказался около них.
Убийцы поняли, что если они побегут в сторону лагеря, не убив д"Артаньяна, то он донесет на них; поэтому первой их мыслью было перебежать к неприятелю. Один из них схватил ружье за ствол и, орудуя им, как палицей, нанес бы д"Артаньяну страшный удар, если бы молодой человек не отскочил в сторону; однако этим движением он освободил бандиту проход, и тот бросился бежать к бастиону. Не зная, с каким намерением этот человек направляется к ним, ларошельцы, охранявшие бастион, открыли огонь, и предатель упал, пораженный пулей, раздробившей ему плечо.
Тем временем Д"Артаньян бросился на второго солдата, действуя шпагой. Борьба была недолгой: у негодяя было для защиты только разряженное ружье, - шпага гвардейца скользнула по стволу ружья, уже не грозившего ему никакой опасностью, и пронзила убийце бедро; тот упал. Д"Артаньян тотчас же приставил острие шпаги к его горлу.
- О, не убивайте меня! - вскричал бандит. - Пощадите, пощадите меня, господин офицер, и я расскажу вам все!
- Да стоит ли твой секрет того, чтобы я помиловал тебя? - спросил молодой человек, придержав руку.
- Стоит, если только вам дорога жизнь! Ведь вам двадцать два года, вы красивы, вы храбры и сможете еще добиться всего, чего захотите.
- Говори же поскорей, негодяй: кто поручил тебе убить меня? - сказал Д"Артаньян.
- Женщина, которой я не знаю, но которую называют миледи.
- Но, если ты не знаешь этой женщины, откуда тебе известно ее имя?
- Так называл ее мой товарищ, который был с ней знаком. Она сговаривалась не со мной, а с ним. У него в кармане есть даже письмо этой особы, и, судя по тому, что я слышал, это письмо имеет для вас большое значение.
- Но каким же образом ты оказался участником этого злодеяния?
- Товарищ предложил мне помочь ему убить вас, и я согласился.
- Сколько же она заплатила вам за это "благородное" дело?
- Сто луи.
- Ого! - со смехом сказал молодой человек. - Очевидно, она дорого ценит мою жизнь. Сто луи! Да это целое состояние для таких двух негодяев, как вы! Теперь я понимаю, почему ты согласился, и я готов пощадить тебя, но с одним условием.
- С каким? - тревожно спросил солдат, видя, что еще не все кончено.
- Ты должен достать мне письмо, которое находится в кармане у твоего приятеля.
- Но ведь это только другой способ убить меня! - вскричал бандит. - Как могу я достать это письмо под огнем бастиона?
- И все же тебе придется решиться на это, или, клянусь тебе, ты умрешь от моей руки!
- Пощадите! Сжальтесь надо мной, сударь! Ради той молодой дамы, которую вы любите! Вы думаете, что она умерла, но она жива! - вскричал бандит, опускаясь на колени и опираясь на руку, так как вместе с кровью он терял также и силы.
- А откуда тебе известно, что есть молодая женщина, которую я люблю и которую считаю умершей? - спросил д"Артаньян.
- Из того письма, которое находится в кармане у моего товарища.
- Теперь ты сам видишь, что я должен получить это письмо, - сказал д"Артаньян. - Итак, живо, довольно колебаться, или, как мне ни противно еще раз пачкать свою шпагу кровью такого негодяя, как ты, клянусь словом честного человека, что...
Эти слова сопровождались таким угрожающим жестом, что раненый поднялся.
- Подождите! Подождите! - крикнул он, от испуга сделавшись храбрее. - Я пойду... пойду!
Д"Артаньян отобрал у солдата ружье, пропустил его вперед и острием шпаги подтолкнул по направлению к его сообщнику.
Тяжело было смотреть, как этот несчастный, оставляя за собой на дороге длинный кровавый след, бледный от страха близкой смерти, пытался доползти, не будучи замеченным, до тела своего сообщника, распростертого в двадцати шагах от него.
Ужас был столь явно написан на его покрытом холодным потом лице, что д"Артаньян сжалился над ним.
- Хорошо, - сказал он, презрительно глядя на солдата, - я покажу тебе разницу между храбрым человеком и таким трусом, как ты. Оставайся. Я пойду сам.
Быстрым шагом, зорко глядя по сторонам, следя за каждым движением противника, применяясь ко всем неровностям почвы, д"Артаньян добрался до второго солдата.
Было два способа достигнуть цели: обыскать раненого тут же на месте или унести его с собой, пользуясь его телом как прикрытием, и обыскать в траншее.
Д"Артаньян избрал второй способ и взвалил убийцу на плечи в ту самую минуту, когда неприятель открыл огонь.
Легкий толчок, глухой звук трех пуль, пробивших тело, последний крик, предсмертная судорога - все это сказало д"Артаньяну, что тот, кто хотел убить его, только что спас ему жизнь.
Д"Артаньян вернулся в траншею и бросил труп рядом с раненым, который был бледен как мертвец.
Он немедленно начал осмотр: кожаный бумажник, кошелек, в котором, очевидно, лежала часть полученной бандитом суммы, стаканчик для игральных костей и самые кости - таково было наследство, оставшееся после убитого.
Д"Артаньян оставил стаканчик и игральные кости на том месте, куда они упали, бросил кошелек раненому и жадно раскрыл бумажник.
Между несколькими ненужными бумагами он нашел следующее письмо, то самое, ради которого он рисковал жизнью:
"Вы потеряли след этой женщины, и теперь она находится в полной безопасности в монастыре, куда вы никоим образом не должны были ее допускать. Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно, что у меня длинная рука, и в противном случае вы дорого заплатите за те сто луи, которые от меня получили".
Подписи не было, но письмо было написано миледи - д"Артаньян не сомневался в этом. Поэтому он спрятал его как улику и, защищенный выступом траншеи, начал допрос раненого. Последний сознался, что вместе с товарищем, тем самым, который только что был убит, он взялся похитить одну молодую женщину, которая должна была выехать из Парижа через заставу Виллет, но что, засидевшись в кабачке, они опоздали на десять минут и прозевали карету.
- И что же вы должны были сделать с этой женщиной? - с тревогой спросил д"Артаньян.
- Мы должны были доставить ее в особняк на Королевской площади, - сказал раненый.
- Да-да! - прошептал д"Артаньян. - Это именно так, к самой миледи.
И молодой человек задрожал, поняв, какая страшная жажда мести толкала эту женщину в ее стремлении погубить его и всех, кто его любил, поняв, как велика была ее осведомленность в придворных делах, если она сумела все обнаружить. Очевидно, свои сведения она черпала у кардинала.
Однако среди всех этих печальных размышлений одна мысль внезапно поразила его и исполнила величайшей радости: он понял, что королева разыскала наконец тюрьму, где бедная г-жа Бонасье искупала свою преданность, и что она освободила ее из этой тюрьмы. Теперь письмо, полученное им от г-жи Бонасье, и встреча с ней на дороге в Шайо, встреча, когда она промелькнула, как видение, - все стало ему понятно.
Итак, отныне, как и предсказывал ему Атос, появилась возможность разыскать молодую женщину, ибо не существовало такого монастыря, в который нельзя было бы найти доступ.
Эта мысль окончательно умиротворила д"Артаньяна. Он повернулся к раненому, с тревогой следившему за каждым изменением его лица, и протянул ему руку.
- Пойдем, - сказал он, - я не хочу бросать тебя здесь. Обопрись на меня, и вернемся в лагерь.
- Пойдемте, - ответил раненый, не в силах поверить такому великодушию. - Но не для того ли вы берете меня с собой, чтобы отправить на виселицу?
- Я уже дал тебе слово, - сказал д"Артаньян, - и теперь вторично дарю тебе жизнь.
Раненый опустился на колени и стал целовать ноги своего спасителя, но д"Артаньян, которому совершенно незачем было оставаться дольше так близко от неприятеля, прекратил эти изъявления благодарности.
Гвардеец, вернувшийся в лагерь после первых выстрелов с бастиона, объявил о смерти своих четырех спутников. Поэтому все в полку были очень удивлены и очень обрадованы, увидев д"Артаньяна целым и невредимым.
Молодой человек объяснил колотую рану своего спутника вылазкой врага, которую тут же придумал. Он рассказал о смерти второго солдата и об опасностях, которым они подвергались.
Этот рассказ доставил ему подлинный триумф. Все войско целый день говорило об этой экспедиции, и сам герцог Орлеанский поручил передать д"Артаньяну благодарность.
Всякое доброе дело несет награду в себе самом, и доброе дело д"Артаньяна вернуло ему утраченное спокойствие. В самом деле, д"Артаньян считал, что может быть совершенно спокоен, раз один из двух врагов убит, а другой безраздельно предан ему.
Это спокойствие доказывало лишь одно - что д"Артаньян еще не знал миледи.

Название: Осада Ла-Рошели
-
Бета: +
Жанр: history
Рейтинг: PG-13
Пейринг: -
Описание: Некоторые события, возможно произошедшие во время осады Ла-Рошели и не нашедшие должного отражения в исторических источниках.

Глава I,
в которой читатель узнает, сколь долог и тернист путь до Ла-Рошели, а также знакомится с главными героями повествования

Глава II,
в которой читатель сочувствует героям, ибо ночь темна, холодна и полна ужасов, а затем радуется, ведь далее жизнь, кажется, налаживается

Быстро смеркалось, начинало холодать, и естественным образом возникало желание развести огонь, чтобы готовить еду и греться. Однако властью, что стоит превыше королевской, по всей Франции был установлен запрет на открытое пламя, о чем нашим путникам и поспешили сообщить. То есть вообще никак нельзя, понимаете ли. Несмотря на то, что описываемые нами события происходили в болотистой местности после мокрого и туманного апреля, dura lex, как говорится, sed lex.
Высказывались мнения, что таким образом французов готовят к тяготам возможного отлучения от Церкви, при котором, как известно, непозволительно ни зажигать огонь, ни проводить богослужения, ни совершать таинства. То бишь это, так сказать, лишь первый каркнувший ворон, призывающий ослушников папского престола вкусить горького плода, давая в милосердии своем им время одуматься и покаяться.
К сожалению, а может быть и к счастью, род человеческий грешен по природе своей, а посему легко склоняется к беззаконию, поддаваясь страстям плотским. И, как это часто бывает, к суровому латинскому выражению про «дуру лекс» простыми французами обычно присовокуплялось житейское «если нельзя, но очень хочется, то –можно, токмо вельми, зело, паки и паки осторожно». Словом, через некоторое время огонь весело пылал в железном ящике, и на отсветы того пламени из хладной тьмы являлись люди различных сословий, чтобы погреться, выпить горячего, ну и поговорить, разумеется.
Выходили мокрые инженеры, делились своими мыслями про этот мост, про эту ночь, про эту...ля-Рошель, но, что преизрядно поражало собравшихся, все это произносилось весело, с улыбкой, не теряя оптимизма. Можно было лишь дивиться подобному геройству и торжественно снимать шляпу.
Низкий вам поклон, о мужественные люди! Вашим тщанием к утру вереница путников потянулась к своей заветной цели, пусть часть моста еще и не была зашита досками, так что идти приходилось мелкими шажками, опираясь на два бревна, в то время как между ног при этом, по меткому народному выражению, была страшная действительность в виде зиющей пропасти, грозящей неосторожному или неуклюжему переломанными конечностями, воспалением легких от вынужденного купания в ледяной воде, ну или, ad minimum, потерей ценного груза, что перетаскивался на плечах.
Но подобные опасности казались смешными бравым солдатам, привыкшим смотреть Смерти в лицо на полях сражений, посему уже к полудню Шарль и Мишель прибыли в расположение своего полка, где приступили к обустройству лагеря и возведению фортификаций.
И снова была холодная ночь, пылало пламя, жарилось мясо, и из темноты выходили люди, чтобы греться у огня, петь песни и кричать здравицы его величеству королю, королеве и его высокопреосвященству кардиналу. И все, о чем сожалели солдаты Шампанского, Лотарингского и Наваррского полков, так это о неоткрывшихся еще кабаках, невыданном жалованье и, самое прискорбное, о полном отсутствии заведений, где можно было бы утолить неизбывную мужскую тоску по ласковым женским объятиям и иным прелестям, дарованным Господом прекрасному полу.
Объявленный загодя парад, хоть и запоздал почти на сутки, тем не менее состоялся. Ласковый весенний ветерок трепал плюмажи на широкополых шляпах, солнце было яркое, с одной стороны, не настолько жаркое, чтобы заставлять важных господ изнывать и потеть в их плотных камзолах, а с другой, было достаточно тепло, чтобы знатные дамы смело демонстрировали признательным мужским взорам свое декольте, не прикрывая его платком или шалью от холода.
Красота собравшихся, мудрость, лежавшая на возвышенных челах, сложность причесок и изысканность костюмов превышала всякое воображение и была по праву достойной описания величайших поэтов из всех живших когда-либо служителей муз Эрато, Эвтерпы и Каллиопы.
Автор, не дерзая соревноваться в бойкости пера с прославленным писателем, позволит себе несколько небольших цитат из знаменитых «Трех мушкетеров», дабы забывчивый читатель вспомнил и лучше осознал текущее положение дел в описываемом уголке Франции:
«...Знатные господа сражались друг с другом; король воевал с кардиналом; испанцы вели войну с королем. Но, кроме этой борьбы - то тайной, то явной, то скрытой, то открытой, - были еще и воры, и нищие, и гугеноты, бродяги и слуги, воевавшие со всеми. Горожане вооружались против воров, против бродяг, против слуг, нередко - против владетельных вельмож, время от времени - против короля, но против кардинала или испанцев – никогда...»
«...Из всех больших городов, отданных Генрихом IV гугенотам в качестве укрепленных пунктов, теперь у них оставалась только Ла-Рошель. Следовательно, необходимо было уничтожить этот последний оплот кальвинизма, опасную почву, взращивавшую семена народного возмущения и внешних войн…»
«...Порт Ла-Рошель был последним портом, открывавшим англичанам вход во французское королевство, и, закрывая его для Англии - исконного врага Франции, - кардинал завершал дело Жанны д"Арк и герцога де Гиза...»
«...Для Ришелье дело было не только в том, чтобы избавить Францию от врага, но также и в том, чтобы отомстить сопернику; к тому же это мщение обещало быть значительным и блестящим, вполне достойным человека, который располагал в этом поединке военными силами целого королевства.
Ришелье знал, что, победив Англию, он этим самым победит Бекингэма, что, восторжествовав над Англией, он восторжествует над Бекингэмом и, наконец, что, унизив Англию в глазах Европы, он унизит Бекингэма в глазах королевы...»
Да, недоверчивый читатель, так все и было, клянусь Господом, пусть покарает он меня, если солгу! А если автор и не упомянет о чем-нибудь, то виной тому либо забывчивость, либо неосведомленность, ибо не может человек претендовать на всезнание, и даже, не побоюсь этих слов, его высокопреосвященство кардинал Ришелье, несмотря на всех его шпионов, порой оказывался в неведении относительно происходивших удивительных, прекрасных и волнующих событий.

Глава III,
в которой гремят пушки, свистят ядра, стучат барабаны, а земля содрогается от тяжелой поступи марширующих полков

Автор был бы рад описать имевшие место батальные сцены во всех подробностях, но честность не позволяет их придумывать, посему приходится довольствоваться лишь скудными рассказами участников сражений, чья скромность не позволяла им живописать собственные подвиги, в то время как немногочисленные сторонние очевидцы склонны были скорее закатывать глаза и воздевать руки к небу, не в силах выразить переполняющие их чувства гордости и патриотизма перед лицом столь несравненного мужества королевских полков.
Потеряв недостроенный бастион Сен-Жерве без единого выстрела, ларошельцы укрепились в бастионе Сен-Жермен, хладнокровно выжидая, когда у атакующих полков закончатся артиллерийские заряды. Некоторый недостаток ядер восполнялся прямо на поле боя, так как время от времени солдаты собирали железные гостинцы, посланные на головы наших рубак гугенотами, и относили их пушкарям, которые тут же закатывали их в свои смертоносные орудия.
От артиллерийских залпов закладывало уши, сизый пороховой дым затягивал поле битвы, по которому бродила Смерть, собирая свою страшную жатву.
Щелкали пули, не делая различий между родами войск и сословиями воинов. Герр Ульрих из Лотарингского полка, рискуя жизнью, вытаскивал с поля боя некого раненого гарячего гасконца, что готов был захватить все бастионы, а также и саму Ла-Рошель в одиночку. По словам очевидцев, сей великолепный мушкетер во всеуслышание жаловался, что коварные гугеноты стреляли только и исключительно в него по причине его неописуемой красоты.
Ядра дырявили стены бастиона, превращая его в развалины, разрывая протестантов в клочья, однако укрепления держались, а порох у атакующих подходил к концу, что заставило наши полки под прикрытием мушкетов перетащить пушки практически вплотную к стенам, теряя при этой самоубийственной вылазке одного героя за другим, и сделать последние выстрелы практически в упор.
Зазвучала барабанная дробь, и защитники бастиона, сверкая на солнце кирасами и железными шлемами, вышли из развалин, построились в линию, наклонив пики перед собой, и двинулись вперед, прямо на дула выставленных им навстречу мушкетов и пистолетов, и нельзя было не восхититься их мужеством. Грянули выстрелы, часть ларошельцев упала, но остальные продолжили чеканить шаг вплоть до самого столкновения с нашими пикинерами. Измученные голодом, болезнями и другими ужасами осады, многие, будучи легкоранеными, протестанты храбро сражались, но Господь был на нашей стороне, и бастион Сен-Жермен пал.
Полковники приказали отдать дань уважения павшим воинам и благородно позволили немногочисленным оставшимся в живых гугенотами беспрепятственно вернуться в стены осажденного города. Это была воистину куртуазная война, которую вели вежливые люди, одной рукой протыкающие врага шпагой, а другой в этот самый миг приподнимающие шляпу в знак восхищения доблестью неприятеля.
Милорд Микаэль, полковник Наваррского полка, торжественно исполнил взятый им перед боем обет и сбрил свои густые черные усы, отмечая взятие стратегически важного укрепления.
И на этом боевые действия временно закончились, что позволило и офицерам, и солдатам радостно направиться в кабак, чтобы праздновать победу, проедая и пропивая полученное скудное жалование. Осознанная невозможность оплатить из выданной горстки экю даже один ужин на полк привела бойцов в ярость, и положение спасло лишь то, что сначала кабатчик согласился обслуживать доблестных рубак в кредит, а затем все расходы стали записывать на счет его высокопреосвященства кардинала Ришелье, что значительно подняло его популярность в армии.

С милостивого позволения читателя, на крыльях авторского замысла мы воспарим над поднимающими стаканы за победу и за его высокопреосвященство солдатами и офицерами и последуем за тем самым невысоким голубоглазым солдатом, чьи волосы всегда торчали в некотором беспорядке, усугублявшимся при каждом снятии им шляпы перед очередным благородным дворянином.
Нельзя не отметить, что оные представители высших сословий общества, одетые в богатые камзолы и плащи, мушкетеры и гвардейцы, испанцы из посольства, а также иные неведомые Шарлю господа великое множество раз, повергая скромного пушкаря в трепет, отвечали на его униженный поклон простолюдина ответным помахиванием шляп и склонением голов. Единственное объяснение, приходившее на ум скромному солдату, заключалось в том, что таким образом благородные дворяне отдавали дань уважения в его простецком лице всем полкам, отважно защищавшим Господне дело на поле брани. Но даже с подобным доводом Шарль ощущал (помимо непреходящего чувства изумления) некую особую гордость, заставлявшую его расправлять плечи и невольно улыбаться.
Направлялся же солдат к единственной в округе церкви, взыскуя духовного успокоения после страшного боя, в котором он убивал людей, не сделавших лично Шарлю ничего дурного. Он надеялся поприсутствовать на вечерней службе, хоть бы и в последних рядах, предназначенных для низкого сословия, а если будет на то возможность, то исповедаться и получить отпущение грехов.
Увы, увы, с вечерней ничего не вышло, но отец Жан уверил, что на следующее утро, в половину десятого, обязательно состоится утренняя служба, и Шарль ушел, положив себе наверное побывать на ней, выбив увольнительную у лейтенанта.
Вслед за тем солдатские мысли направились к другому утешению, долженствующему поднять боевой дух и увеселить плоть. Однако всего две наличествующие маркитантки на три боевых полка означали чрезмерную конкуренцию между желающими вкусить сладость их губ и жар женских объятий. Тем не менее попытка уединиться была сделана, хоть и не увенчалась успехом.
Немного приуныв, Шарль направился в форт, и... увидел по меньшей мере ангела, спустившегося с небес и озарившего своим светом армейскую действительность. Это была бледная белокурая женщина с волосами, уложенными в сложную прическу, с томными голубыми глазами, с розовыми губками и белыми, словно алебастр, руками.
Мадам Изабэль дю Виенн, знакомая господина полковника Пьера де ля Мот Арно, с озабоченным и немного усталым видом медленно шла мимо самого шатра Шарля, и, набравшись храбрости, наш солдат тихим голосом поприветствовал ее, склонив голову. О чудо, прелестные губки улыбнулись, тихий голос произнес его имя, мадам Изабэль даже вспомнила, как зовут нашего героя!
- Могу ли я предложить вам чаю? - подражая господам из высшего общества, предельно вежливо и от того, вероятно, несколько смешно, так как это мало вязалось с его внешностью простолюдина, заикнулся Шарль, отчаянно надеясь, что дама не сочтет это оскорблением.
К его огромному изумлению, благородная госпожа лишь склонила на миг прелестную головку, размышляя над предложением, а затем ласково кивнула:
- С удовольствием.
Не стоит даже говорить о том, какие чувства обуревали нашего героя, но к чести его следует сказать, что он мужественно сражался с дьяволами, терзавшими его душу, и не позволял ни словом, ни жестом дать повод упрекнуть себя в неуважении или тем паче посягательстве, кое могло бы оттолкнуть или ранить чувства столь очаровательного ангела во плоти.
Сопровождая затем мадам Изабэль ко двору и подсвечивая ей дорогу фонарем, наш герой не удержался и, несколько робея от собственной дерзости, вручил прекрасной даме небольшой, но красивый полудрагоценный камень, которым очень дорожил. Шарль понимал, что другого подобного случая в его жизни может не представиться, и ему было приятно думать, что, может быть, когда-нибудь прекрасная Изабэль найдет этот камень среди своих драгоценностей и, возможно, улыбнется, вспомнив немолодого пушкаря Шампанского полка, так пожиравшего ее глазами.

Глава V,
в которой вновь гремят выстрелы, а Шарль оказывается в неловкой ситуации, из которой выходит с честью

Наутро Шарль, спросив разрешения у лейтенанта, вторично отправился к церкви, несколько наивно полагая, что точность – вежливость королей, а уж кардиналов то тем более. Известно было, что заутреню долженствовал проводить его высокопреосвященство де Ларошфуко, и наш солдат всем сердцем жаждал присутствовать на богослужении. Как помнит наш читатель, оная служба назначена была на половину десятого утра. Появившись у церкви задолго до этого времени, Шарль растянулся на травке чуть в стороне от дороги. Перед ним открывался великолепный вид на ставку королевского двора. Кардинал де Ларошфуко изволили пить кофе и переругиваться с господином Рошфором, из-под навесов вылезали заспанные гвардейцы кардинала и ругались относительно времени смены дежурств.
Жизнь кипела, но чем дольше солдат любовался этим зрелищем, меланхолично пожевывая травинку, тем яснее ему было, что если заутреня и будет, то явно не в ближайшее время. Мимо Шарля периодически пробегали гвардейцы и иные господа, и хоть бы кто из них поинтересовался, чего именно ждет на протяжении получаса вооруженный человек рядом с королевским лагерем в двух шагах от церкви. Вздохнув и взбодрившись хотя бы напутствием святого отца Жана, пушкарь направился в свой полк, где уже вовсю шла подготовка к новому акту военных действий.
Автор не сомневается, что читатель великое множество раз слышал про некую великолепную четверку мушкетеров, посему не станет тратить чернила и бумагу на описание их храбрости, граничащей с безумством. Лишним подтверждением последнему послужило громогласное заявление, что эти уважаемые господа планируют героически позавтракать в бастионе Сен-Жерве, отбитом у ларошельцев накануне.
Злые языки могли бы заметить, что мушкетеры могли бы покрыть себя большей славой в битве за вновь захваченный гугенотами бастион Сен-Жермен, который осаждали Наваррский и Лотарингский полки, однако, по всей видимости, мужество королевских гвардейцев наилучшим образом демонстрировалось среди бутылок вина, сыров и иных припасов, захваченных ими из кухни самого короля.
В то время как Шампанский полк, выкатив пушки рядом с полуразрушенным Сен-Жерве, обстреливал укрепления ларошельцев на другой стороне рва, а те, в свою очередь, стреляли из пушек и мушкетов в ответ, господа мушкетеры пили, закусывали и махали шляпами восхищенным дамам из королевской свиты, взиравшей на ужасы войны с почтительного расстояния.
Сие мероприятие довольно затянулось, так что завтрак в бастионе, можно сказать, плавно перешел в обед. Его величество король Людовик XIII лично почтил своим августейшим присутствием отважных мушкетеров и даже выстрелил из пистолета в сторону врага, нанеся последнему урон если не физический, то, ad minimum, моральный.
Тем временем артиллерийская канонада стихала, так как пороховые заряды вновь подходили к концу. И, пока мушкетеры горланили песни с бастиона, поднимая воинский дух пушкарей Шампанского полка, личный королевский камердинер Ла Шене по приказу его величества собирал оставшийся порох по другим полкам, и дважды замолкавшие было пушки гремели снова.
К огромному сожалению артиллеристов, их усилия оказались тщетны, укрепления ларошельцев были сильно потрепаны, но выстояли. И хотя король распорядился поощрить деньгами пушкарей, чьи выстрелы нанесли урон врагу, полковник Пьер де ля Мот Арно, тяжело переживавший невыполнение приказа его величества по проделыванию бреши в крепостной стене, задумал совершить диверсию, подорвав заряд из всего оставшегося в трех полках пороха в наиболее поврежденном месте. Такая операция требовала преизрядной подготовки, благо что боевые действия временно прекратились.
В этом месте автор перейдет на доверительный шепот, поскольку отваживается сообщить заинтересовавшемуся читателю сведения, относящиеся ни много ни мало, а к тайнам королевской семьи!
Случилось так, что артиллериста Шарля Голля во время чуть затихших боевых действий отправили в расположение полка со срочным курьерским поручением. Каково же было удивление этого достойного солдата, когда он увидел рядом со своим шатром богато одетых женщин, сидящих за столом и занятых беседой. Машинально сдернув шляпу, пушкарь опустил вниз глаза и осмелился поднять их лишь после милостивого разрешения, данного мелодичным голосом, звучавшем подобно ангельской арфе.
- Перед вами королева-мать, - улыбаясь смущению воина, сообщила мадам Изабэль дю Венье. - Но это секрет, милый Шарль, так как здесь не следует находиться королеве, официально будучи в сопровождении всего лишь двух своих доверенных дам.
Пушкарь, онемев, мог лишь кивнуть в ответ, а затем бросился в шатер, чтобы королева-мать, даже будучи инкогнито, не могла счесть, что в Шампанском полке не знают, как следует оказывать гостеприимство благородным госпожам. Хлопнула пробка лучшего вина из походного буфета, выхваченным походным ножом был напластан на ломти припасенный маковый рулет, и через минуту стол был сервирован пусть грубовато, но от всей души.
- Прошу прощения за недостаток манер и неизящество посуды, - извинился Шарль, краснея перед ласковым взглядом знаменитой Марии Медичи. – Я был бы счастлив прислуживать вам за столом, но вынужден спешить, выполняя поручение вышестоящего офицера.
Королева-мать с милой улыбкой позволила солдату удалиться, и артиллерист помчался назад, уже слыша недовольные вопли господина лейтенанта.

в которой временами звенят шпаги, а ларошельцы отражают знаменитую «голую» атаку, по праву вошедшую в анналы этой удивительной войны

После окончившейся баталии солдаты вовсю обсуждали сведения, которыми с большой неохотой поделился господин полковник. Закончилось строительство дамбы, и Ла-Рошель оказалась в блокаде, так что оставалось лишь ждать, когда Смерть, Голод и Болезнь заставят гугенотов сдаться. Это была хорошая новость, но была и плохая. Так как министр финансов Франции был трагически убит, положение с армейским жалованьем из прискорбного стало угрожающим. Стремясь предотвратить угрозу бунта, королевский эмиссар отдал распоряжение кабатчику кормить солдат и офицеров бесплатно, но, право же, долго так продолжаться не могло.
В кабаке можно было услышать и другие сведения разной степени важности и правдивости. По непроверенным слухам, двое гвардейцев кардинала перешли на сторону ларошельцев, открыв им все военные секреты ставки его высокопреосвященства Ришелье. Папский легат кардинал де Ларошфуко во всеуслышание грозил отлучением от Церкви всей Франции, но точной причины его возмущения сплетники не знали.
Пересчитав немногочисленные монетки в кошеле, Мишель Жарр решительно зарядил пистолеты, проверил, наточена ли шпага, и буркнул, что ему вдруг срочно потребовалось навестить свою матушку где-то в предместьях Парижа. Шарль, пожав плечами, пообещал прикрыть его перед начальством, и бравый солдат пружинистым шагом направился в сторону Леса Чудес.
Прикрывать Мишеля потребовалось довольно быстро, так как полковник, вернувшись из королевской ставки, все еще пребывал в раздражении от неудачи в бою, и его настроение не улучшилось от того, что весь личный состав полка словно растворился. Недовольство офицера удалось несколько смягчить рапортом, ведь капитан Алехандро с отрядом добровольцев убыл в срочную миссию по предотвращению попытки гугенотов взорвать дамбу, лейтенант Антонио Фернандес и Гомес залечивал несерьезное для жизни ранение, не без приятности проводя время в госпитале по соседству с полком, а остальные солдаты находились в увольнительных.
Господин полковник Пьер де ля Мот Арно отдал приказ собирать всех бойцов, а сам, не доверяя никому, занялся подготовкой порохового заряда, предназначенного для ларошельской крепостной стены. Шарль Голль, сделав небольшой крюк до госпиталя, дабы предупредить лейтенанта, направился разыскивать своего приятеля, предполагая, что найдет того в окрестных лесах. Так и вышло. Не прошло и получаса, как Мишель, тщательно вытирая шпагу и изрядно повеселев, вышел на дорогу в компании других вооруженных людей, с которыми и распрощался на перекрестке у моста.
- Ну, как матушка? – осведомился Шарль.
- Отлично... Вот доходы от ренты, - ответствовал Мишель, усмехнувшись и ударив себя по кошельку, отозвавшемуся приятным слуху звяканьем.
- Поздравляю, а теперь нас ждет господин полковник.
- Мое отсутствие... э-э-э?
- Не волнуйся, дорогой друг, ибо это очень неспешная война, а посему ты почти ничего не пропустил.
- Слава Господу, а то я, признаться, боялся нежданно оказаться в ранге дезертира. То есть все по-прежнему?
- Ну не совсем. Ларошельцы взорвали дамбу. Со второго брандера. Так что голод им теперь не грозит...
Действительно, в форте все было по-прежнему тихо и спокойно, никакой суеты не наблюдалось, так что у Шарля даже оказалось время вкусить женской любви за жалкие пять экю с красавицей, что сама активно искала мужских объятий. К слову сказать, на память ей был оставлен второй из красивых камушков, парный к тому, что был подарен пушкарем прекрасной и возвышенной мадам дю Виенн...
И тут, наконец, настало время для подлинного геройства!
Солнце спускалось все ниже, холодало. Но, нимало не смущаясь изумленных взглядов гугенотов, смотревших со стен крепости, перед кромкой крепостного рва, заполненного ледяной водой, господин полковник, господин лейтенант, а также солдаты Шарль и Максимилиан раздевались до исподнего, брали в зубы шпаги и по одному заходили в обжигающую тело мутную грязную жижу.
Ларошельцы, отдавая должное мужеству горстки смертников, позволили отряду преодолеть весь ров, чье дно было завалено скользкими бревнами и иной неведомой, но острой дрянью и даже выйти на берег перед крепостной стеной и построиться в линию.
Лишь затем защитники Ла-Рошели, в железных кирасах и шлемах, с длинными пиками и острыми шпагами, атаковали наших обнаженных, подобно античным героям, смельчаков.
Господин полковник, двигаясь подобно атакующей змее, сумел донести пороховой заряд до почти проделанной в стене пушечными ядрами бреши, но поджечь фитиль ему уже было не суждено. Каждый из голых бойцов сражался как лев, но перед ними стояла задача не только сразить кого-либо из закованных в железо нападавших, но и защитить полковника, несущего бочонок, и, хотя это была славная попытка, увы... она не удалась.
Тяжелораненых господ полковника и лейтенанта со всеми возможными почестями переправили через ров, а затем группа парламентеров под белым флагом донесла их тела до позиций католиков, где ими занялись квалифицированные медикусы. Обычные солдаты – Шарль и Максимилиан – таких усилий, разумеется, не заслуживали, но из чувства сострадания им не дали умереть, а сочли необходимым провезти на тряской телеге по улицам Ла-Рошели, чтобы сгрузить затем в гугенотском госпитале.
Господь не оставил наших героев в стенах оплота кальвинистской ереси, и их раны затянулись с необыкновенной скоростью, так что уже через некоторое время ничто не мешало им улыбаться и шутить с симпатичными гугенотками. Однако, как только они смогли передвигаться самостоятельно, им вежливо, но настойчиво предложили удалиться из города. Объяснялось это вполне незатейливо, ведь, несмотря на снятую блокаду, с едой и питьем в городе было плоховато, а выздоравливающие солдаты охотно пользовались добротой своих противников, чей знатный офицер разрешил кормить и поить Шарля и Максимилиана за его счет.

в которой Шарль и Мишель оказываются вовлеченными в игры великих мира сего, выполняя личное поручение его высокопреосвященства кардинала Ришелье

Не успел Шарль вернуться в свой полк и переодеться, искренне рассчитывая как следует отдохнуть и посетить обитель госпитальерок для более полного сравнения достоинств лечения протестантского и католического, как внезапно оказался в эскорте его высокопреосвященства кардинала Ришелье, что стремительно обходил ставки полков, собирая вооруженных бойцов для некой ответственной миссии.
Солдаты, повинуясь приказу Ришелье, окружили кабак, а кардинал вошел в отдельный кабинет, предназначенный для знатных господ, откуда сразу же послышались неразборчивые, но возбужденные голоса.
Минут через десять кардинал с печатью глубокой задумчивости на высоком челе покинул трактир и обратился к бойцам:
- Мне нужны добровольцы для важной миссии.
Разумеется, Мишель, Шарль и отлично знакомый им свежеиспеченный лейтенант Наваррского полка, не колеблясь, тут же шагнули вперед.
Его высокопреосвященство поманил их за собой, и в почтительном молчании они выслушали приказ кардинала, самого влиятельного человека во Франции:
- Primo, повелеваю вам троим немедля скакать в Нант. Secundo, по дороге и в самом городе вам следует опрашивать людей, не проезжала ли перед вами знатная особа, стремящаяся сохранить инкогнито. Tertio, постарайтесь выяснить максимально полно, с какой целью оная особа возжелала попасть в указанный город. Ясно? Выполнять.
И застучали копыта, и трое спутников понеслись, не щадя королевских коней, по тракту к городу Нант. Удача улыбнулась воякам, и в первом же придорожном трактире им подтвердили, что знатная дама в черной маске, сопровождаемая испанскими идальго, проезжала, опережая их менее чем на сутки. Погоня продолжилась, и воодушевленные личным приказом великого кардинала солдаты не знали усталости.
Несмотря на все их усилия, сократить отставание от цели их миссии значительно не удалось. Время было потеряно на поиски гостиницы, где остановилась знатная дама. А когда искомое здание обнаружили, оказалось, что она провела там лишь несколько часов, встретившись со знатным англичанином, выкупившим весь верхний этаж, а затем быстро уехала. Проклиная все и вся, наши герои разделились, чтобы выяснить, через какие из двух ворот могла покинуть город незнакомка, в то время как третий из них остался в гостинице, пытаясь узнать имя таинственного лорда, расшвыривавшего золото налево и направо.
Читатель вряд ли удивится, когда узнает, что имя англичанина было Джордж Вилльярс, известный также как герцог Бэкингем. Не обращая внимания на следовавшего за ним в отдалении солдата, напыщенный лорд со свитой важно покинул гостиницу и направился напрямую в гавань, где и сел на свой собственный корабль, который тут же отплыл в направлении Англии.
И уже через некоторое время, оставив за спиной бесчисленные лиги, заполненные грязью дорог, зеленью лугов и лесов, а также немногочисленными мелкими селениями, наша троица делала свой доклад его высокопреосвященству по возвращении к Ла-Рошели.
Ришелье, хмурясь, выслушивал их слова очень внимательно, кивая время от времени, как если бы его мысли находили подтверждение. Однако, когда его высокопреосвященство услышал описание драгоценных подвесок, что так ярко блеснули на солнце, когда франтоватый англичанин небрежно распахнул плащ, садясь в лодку на глазах внимательно смотревшего лейтенанта Наваррского полка Луи, то кардинал чуть улыбнулся, расспросил подробности, а затем щедро наградил и отпустил наших героев, счастливых от того, что смогли оказать услугу этому великому человеку.
Вернувшись в форт, Шарль и Мишель, едва успев умыться и поесть, как уже выразили согласие на планируемый господами офицерами ночной поход на Ла-Рошель. Подготовка к нему велась до полной темноты, после чего бойцы, не иначе как с помощью уставших от осады горожан, открыли ворота и вступили на улицы города...
О факте взятия Ла-Рошели господа полковники доложили его величеству королю Людовику XIII, после чего последовал торжественный прием, на котором вместе с офицерами в зал были приглашены и наиболее отличившиеся в боях солдаты. Стоит ли говорить, что среди последних были двое наших знакомых – Шарль и Мишель.
Полковники получили ордена, дворяне были одарены новыми земельными наделами, и, выполняя обещание, данное королем еще до начала военных действий, простые солдаты, сыны торговцев, ремесленников и крестьян, доблестью своей и пролитой кровью доказавшие свое мужество и беззаветную преданность Франции, получили дворянские титулы, пусть и без собственных владений.
Таким образом Шарль был возведен в сьера Шарля де Голля, а Мишель получил право именовать себя сьером Мишелем де Жарром.
Так закончилась эта удивительная страница истории Франции, небольшие подробности которой автор дерзнул предложить вашему милостивому вниманию, искренне надеясь, что заставил, если не улыбаться в процессе чтения, то хотя бы не зевать.

P.S. Утверждают, что на пиру, отмечавшем славную победу, и знатные дворяне, и свежеиспеченные, и даже простые люди сидели в одной зале и пели песни, прославляющие любовь, отвагу и романтику этой замечательной эпохи.
Говорят так же, что сьер Шарль де Голль, оказавшись волею судеб непосредственно рядом с ее величеством королевой Анной Австрийской, улучил момент и, воспользовавшись ее благосклонным к нему отношением, сугубо почтительно и в то же время непозволительно дерзко надел на благородный палец простенькое серебряное кольцо в знак своего непреходящего восхищения красотой августейшего лица и дивностью чарующего голоса.
Но... это могло ему и присниться.

Александр Дюма Старший осаду крепости Ла-Рошель описал, как очередное приключение мушкетеров. Если помните, в стенах именно этого сооружения храбрая четверка под залпы канонады и свист картечи вкушала обильный завтрак, приправленный добрым вином. Эдак легко и непринужденно Франция одержала победу. Но как все было на самом деле? И кто именно сыграл решающую роль в битве при Ла-Рошели?
Большинство фильмов, снятых по роману Александра Дюма "Три Мушкетера", обычно не выходят за рамки широко известной истории с подвесками. Осада Ла-Рошели чаще всего не попадает в поле зрения режиссеров и сценаристов. А жаль, поскольку это один из интереснейших моментов в истории Франции. Ведь именно он означал окончательную победу кардинала Ришелье над своими противниками как в Англии, так и внутри страны.
Интересно, что осада этого последнего оплота гугенотов во Франции была сведена Дюма к элементарному мужскому противостоянию герцога Бэкингема и кардинала Ришелье, которые боролись за любовь очаровательной королевы - Анны Австрийской. На самом деле, любовная интрига не имела никакого отношения к тому, что происходило вокруг этого города-крепости в начале XVII века.
Возвышение Ла-Рошели началось довольно давно. К XVI веку маленький рыбачий поселок превратился в большой оживленный порт, открытый всему миру. Местные жители очень быстро добились для себя особых привилегий от королей, что, впрочем, не сделало их осторожными и осмотрительными. В 1559 г. синод реформаторской церкви объявил, что жители Ла-Рошели целиком и полностью готовы следовать кальвинистскому вероучению. В результате к началу XVII века этот хорошо вооруженный город-порт стал настоящей занозой для прочно занявших главенствующее положение королей-католиков. К тому же гугеноты Ла-Рошели поддерживали очень теплые отношения с Англией, а значит, представляли настоящую угрозу государственности Франции. Через эти ворота на европейскую землю могли в самый неподходящий момент хлынуть несметные британские орды.
Все это прекрасно понимал истинный правитель Франции времен Людовика XIII Арман Жан дю Плесси Ришелье. Оставить все как есть для человека, посвятившего свою жизнь укреплению Франции и королевской власти, было неприемлемо. А значит, Ла-Рошель была обречена. Ришелье решил во что бы то ни стало покорить строптивую крепость. Однако сделать это было нелегко. Старый порт и огромные сторожевые башни современного города как нельзя лучше представляют то место, куда были отправлены королевские мушкетеры и гвардейцы по приказу красного герцога. Ведь именно он, а не король руководил всей военной компанией. Именно на эти башни - Святого Николая и Шен - и пришелся основной удар атакующих. Это и неудивительно - ведь они охраняли главный вход в гавань, который с помощью хитроумного механизма мог перегораживаться огромной цепью.
Ла-Рошель была окружена постоянно совершенствовавшимися крепостными стенами и рвами. Город располагал двенадцатью большими бастионами, на одном из которых, если помните, отважная четверка продержалась за завтраком больше часа, а также ста пятьюдесятью пушками. Население столь хорошо укрепленного пункта составляло 28 тысяч человек и могло в одночасье выставить до десяти тысяч весьма упорных бойцов. Истинный сторонник единого государства, Ришелье не мог позволить существовать на территории Франции фактически параллельной армии. И план по ее ликвидации в голове блестящего стратега созрел уже давно. Во время посещения кардинала Д"Артаньяном в его дворце Пале-Кардинале гвардеец заметил на столе Ришелье карту, на которой последний вычерчивал весьма хитроумное сооружение - дамбу. Именно она должна была перегородить проход к бухте Ла-Рошели любым кораблям, то есть закрыть возможный канал помощи гугенотам со стороны англичан.
Как ни странно, но, может быть, понимая, что время уходит, англичане сами сделали первый шаг, пытаясь опередить противника. 25 июля 1627 г. у входа в гавань Ла-Рошели появились английские корабли. Они высадили десант на близлежащий остров Ре с целью захватить форт Сен-Мартен. Однако дальше действия их застопорились. Ришелье по всем параметрам переиграл герцога Бэкингема. Он высадил свой десант, помог осажденному форту и окружил Ла-Рошель двадцатитысячной армией.
Два с половиной года продолжалась осада многострадального города. Еще дважды англичане пытались помочь осажденной крепости, но даже подойти к ней так и не смогли. Все их попытки разбивались о выстроенную хитроумным Ришелье дамбу или плотину. Она надежно блокировала все подходы к городу. И даже разрушить ее прямым тараном тяжелых кораблей англичанам не удалось.

Кстати, недалеко отсюда много позже, при Наполеоне, понимавшем всю стратегическую важность этого места, был выстроен форт Баярд, знаменитый на весь мир благодаря популярной телевизионной игре. Надо сказать, что в реальности Баярд настолько мал, что производит весьма жалкое впечатление. Сделать его таким, каким он выглядит на экране, смогло лишь мастерство французских телевизионщиков.

Но вернемся к Ла-Рошели. Число защитников таяло с каждым дне""м. К концу осады их вообще осталось не больше пяти тысяч человек. Бэкингем к этому времени уже погиб от ножа Джона Фэлтона, и Ришелье мог спокойно праздновать победу. 28 октября 1628 г. город пал к ногам победителей. С побежденными обошлись на удивление весьма милостиво. Никто не был предан суду или казнен. Не было грабежей и насилия. Всем жителям были дарованы прощение и свобода вероисповедания. Ришелье помиловал практически всех, жестко объявив, однако, что все должны бесприкословно слушаться короля, независимо от веры. Именно в это время начинает активно использоваться понятие "француз", чего раньше не могло и быть. Результатом падения Ла-Рошели, как видите, стало создание однородного французского государства, и главная заслуга в этом принадлежит кардиналу Ришелье, человеку, который в романе Дюма предстает хитрым и коварным интриганом. Вполне возможно, что он таким и был. Однако не это составляло суть всей его жизни, которая целиком и полностью была посвящена благу Франции.