Бои за комсомольское. Чтобы помнили: Ужас Комсомольского

Чечня, Урус-Мартановский район, село Комсомольское

Во-первых, населенного пункта под названием Комсомольское уже нет.

Когда говорят, что Грозный стерт с лица земли, - это правда, но правда относительная. Сохранились же там какие-то дома, и какие-то люди сумели пережить в них весь кошмар. Когда говорят, что Катыр-Юрт разрушили полностью, - это тоже правда, но некоторые дома «подлежат восстановлению», и люди в них тоже живут.В Комсомольском теперь нет ни одного дома.

Более того, В КОМСОМОЛЬСКОМ НЕТ НИ ОДНОЙ УЦЕЛЕВШЕЙ СТЕНЫ.

Огромное пространство в красивейшем месте Чечни, где всего лишь пару месяцев назад лежало древнее патриархальное селение с чеченским самоназванием Соади-Котар (то есть поселение Соади), превращено в пепел и мусор.

Но даже посмотреть на этот мусор, даже поплакать над пеплом всей своей прошлой жизни оставшимся в живых жителям Комсомольского не позволено. И родственники тех, чьи изуродованные, полусгнившие трупы валяются по всему селу, каждый день собираются у блокпоста в селе Гойское. Каждый день они приходят сюда в надежде, что хоть сегодня им разрешат побывать в родном селе.

Прелюдия

Все началось в ночь на 5 марта, когда в четырежды (!) зачищенное и уже две недели как блокированное со всех сторон Комсомольское вошли боевики. Вернее, даже несколько раньше - когда с десяток боевиков, считая и раненых, спустились с гор с целью сложить оружие и сдаться на милость обещанной федералами амнистии. Вскоре их забрали военные. А через пару дней изуродованный труп одного из них обнаружили на окраине села.

Был ли «комсомольский прорыв» боевиков актом возмездия за это убийство? Трудно сказать. По рассказам очевидцев, жителей села, похоже, что группировка боевиков, вошедших в Комсомольское, не собиралась вступать в бой с федералами. Во-первых, все они были крайне истощены и усталы. Во-вторых, половину из них составляли по существу беженцы - жители того же Комсомольского, которые в начале военных действий, спасаясь от бомб, ушли в высокогорное селение Гухой: там когда-то жили их предки. Когда же жить в горах стало совсем невмоготу (нет продуктов, невозможно ходить в лес за дровами, постоянные авианалеты), они решились спуститься на равнину.

О том, что в горных селах много беженцев - мирных жителей, в том числе женщин и детей, которые страдают от голода и холода, но не решаются вернуться на равнину из боязни карательных акций со стороны федералов и из-за того, что все ведущие из гор дороги заминированы, знали и в администрации Урус-Мартанского района, и в комендатуре. Жители Комсомольского обращались лично к коменданту района генералу Наумову с просьбой разрешить этим людям вернуться на равнину. И даже получили от него согласие и заверение, что их не тронут.

На рассвете начался усиленный обстрел Комсомольского. Жители - кто-то из них уже знал причину обстрела, кто-то совершенно ничего не ведал - начали стекаться к окраине в надежде на коридор для выхода из села. Коридора, разумеется, не дали. Весь день и следующую ночь тысячи мирных жителей провели под моросящим дождем в чистом поле между селами Комсомольское и Гойское.

На второй день наступило относительное затишье, и усталым, запуганным людям объявили, что в селе проведена зачистка и они могут возвращаться.

Но не успели люди разбрестись по своим уже наполовину разрушенным жилищам, как село вновь начали усиленно обстреливать. Огонь был настолько плотным, что ринуться обратно было просто невозможно. Люди попрятались по подвалам и решили переждать ночь.

В ту ночь появились первые раненые и убитые. Хоронить было невозможно, трупы забирали с собой в подвалы. Когда на следующее утро люди вновь сбежались к полю на окраине села, в подвалах Комсомольского осталось 16 убитых мирных жителей.

К этому времени в «зачищенном» Комсомольском уже вовсю шли контактные бои.

Между смертью и смертью

На блокпосту у выхода из села многотысячную толпу людей блокировали, объявив, что каждый, кто попытается уйти, будет расстрелян. Для убедительности выпустили над головами беженцев несколько автоматных очередей.

Сразу же отделили всех мужчин - начиная с десятилетних мальчиков. Их отвели чуть в сторону и держали под особым наблюдением, время от времени обыскивая и осматривая плечи на предмет ношения оружия.

Через некоторое время тысячи людей (в Комсомольском к началу боев было свыше пяти тысяч жителей и около шестисот беженцев из разных районов Чечни) построили в шеренгу, образовав «живой щит». Сами же федералы расположились чуть поодаль позади этой шеренги. Таким образом, все артиллерийские снаряды, выпущенные по Комсомольскому, пролетали через головы бежавших из него людей. Нескольких человек в толпе ранило осколками.

Периодически в толпу наведывались федералы и искали среди женщин переодетых боевиков.

У нас есть информация, что вы прячете переодетых бандитов, - говорили они и грозились всех расстрелять, если бандиты не будут немедленно выданы...Пять суток жителей Комсомольского держали в качестве прикрытия на поле у села. У людей был выбор: либо вернуться в село, как неоднократно предлагали военные, и там погибнуть; либо стать живым щитом для федералов и погибнуть здесь. Или выжить, если повезет.

Только на шестые сутки, когда более уже невозможно стало сдерживать напор и ярость изнемогающих от голода, холода, болезней беженцев, военные прислушались к голосу разума. Нужно было что-то делать с этими людьми: или расстрелять всех, или отпустить.

И их отпустили.

О некоторых особенностях операции в Комсомольском

Пожалуй, после боев за Грозный такого продолжительного и кровопролитного противостояния между федеральными силами и боевиками не было ни в одном населенном пункте Чечни. Для сравнения можно привести лишь бои за Бамут, но то было в прошлую войну.

В чем же причина такой продолжительности «операции» в Комсомольском?

Если совершить небольшой экскурс к началу событий, то, помнится, военные уверяли нас, что в Комсомольское просочились отдельные группы боевиков Гелаева общей численностью до 200-300 человек. Спустя неделю после начала боев стали говорить, что основные силы боевиков разбиты, осталось лишь добить человек двадцать во главе с самим Гелаевым. Тогда же начали поступать сообщения о поисках в Комсомольском Руслана Гелаева и даже (почему-то) его престарелой матери, двух сестер и жены. А также о возможной гибели Гелаева в этом селе. На вопрос журналистов: где, по его мнению, находятся Басаев, Хаттаб, Масхадов и другие лидеры боевиков? - один из генералов довольно легкомысленно ответил:

Ну, может быть, они тоже уже умерли.

Однако бои все не прекращались. И вот уже стали говорить о группировке в одну, две, три тысячи боевиков. Говорили о якобы суперсовременнейшем оружии, которым оснащены боевики, оправдывая тем самым применение в Комсомольском новейшего тяжелого реактивного миномета, который военные чуть ли не полдня устанавливали на окраине села (на том самом поле с беженцами).

И - внимание! - почти с первого дня операции до дня последнего нам рассказывали о том, что село буквально изрыто вдоль и поперек подземными ходами и лазейками.

Я была в Комсомольском за несколько дней до начала боев, была там после взятия села военными. И никаких подземных коммуникаций, блиндажей или супермощных подвалов не заметила. В Комсомольском их попросту не было. Если, конечно, не считать «подземными городами» банальные подвальчики и погреба под жилыми домами.

Что касается Гелаева, то, по некоторым сведениям, тот, кого так долго и тщательно искали с привлечением специально обученных собак в надежде найти если не живым, то хотя бы мертвым, в самом Комсомольском вовсе и не появлялся. Он руководил своим отрядом по рации, а сам находился далеко за чертой села.

Комсомольское сегодня

Несмотря на то, что военная операция в Комсомольском уже давно закончилась, в село до сих пор не впустили ни одного жителя. Собственно говоря, делать им там совершенно нечего, так как жить просто негде.

Почему людей не пускают в село - вопрос, на который никто не знает ответа. Но, может быть, это и к лучшему, что не пускают: дышать здесь можно только через специальные повязки. В Чечне давно уже весна, а трупы - материя скоропортящаяся. Опасность взрыва эпидемий действительно очень велика.

Лишь 29 марта работники МЧС на спецмашинах начали собирать и вывозить трупы из Комсомольского на кладбище соседнего села Гойское. За четыре дня вывезли больше ста трупов.

Сюда же стекаются женщины со всей Чечни в поисках погибших сыновей и бывшие жители Комсомольского в надежде найти тела родственников. Впрочем, опознать их в большинстве случаев просто невозможно: одни останки совершенно разложились, другие раздавлены гусеницами танков, от некоторых погибших остались лишь отдельные части тела.

На 2 апреля в полностью разрушенном Комсомольском оставалось еще более 200 трупов. На таком фоне сообщение о начавшейся в Чечне эпидемии брюшного тифа кажется совершенно закономерным: чего не удалось сделать бомбам, то довершит мор.

В конце марта 2000 года, завершились кровопролитные бои за село Комсомольское в Урус-Мартановском районе Чеченской Республики. Сейчас это сражение называют ключевым эпизодом второй контртеррористической операции, повлиявшим на весь дальнейший ход событий в Чечне. В боевых действиях участвовало много ростовчан, один из них - м айор Сергей Илларионов, бывший командир одного из подразделений отряда специального назначения «Росич» дивизии оперативного назначения «ДОН» внутренних войск МВД России. Он принимал участие в боях за Комсомольское с первого до последнего дня. Сейчас он уволился со службы, но события тех лет до сих пор свежи в его памяти. (фото С. Илларионова, опубликованное в журнале foto&video, работа Дмитрия Белякова) - Почему войскам так важно было взять Комсомольское? - Это село имело очень выгодное расположение. Мимо него шла дорога в горные районы. Кроме того, это родовое село одного из бригадных генералов Ичкерии Руслана Гелаева. Когда его отряд отступил из Грозного в феврале, Гелаев закрепился в Комсомольском, рассчитывая отсюда руководить ваххабитским движением на всей территории республики. Гелаев еще говорил, что занятие села было свадебным подарком его сестре. Комсомольское находилось в зоне ответственности внутренних войск, так что заниматься этой проблемой пришлось прежде всего нам. - С чего все началось? - В первых числах марта пришла информация, что в село вошло до 200 боевиков под командованием другого полевого командира Арби Бараева. Это гораздо позже выяснилось, что в Комсомольском засело свыше двух тысяч отборных боевиков. Разведка доложила: из села уходят местные жители, вместе с детьми и пожитками - верный признак того, что село занято боевиками. 5 марта был отдан приказ на зачистку сила. Его осуществляли бойцы нашего отряда, вместе с приданными силами. В то же день произошло и первое боестолкновение. Наша группа внезапно, едва ли не нос к носу столкнулась с отрядом боевиков. Впереди шел наш боец Саша Миллер. В него выпустили целую очередь: 18 пуль. И (редчайший случай!) все они пришлись в автомат, который боец держал на груди. Миллер остался жив, только одна пуля прошила ему кисть руки, а нам пришлось отступать под огнем противника по руслу горной реки. Таким был первый день этой долгой операции. - Что из себя представляло село Комсомольское? - Оно расположено на изгибе дороги, что ведет от села Гойское к Алхазурово. Сразу за селом начинается горная гряда, так что Комсомольское стоит частично на ровной местности, а частью - на склонах ущелья. В ширину село _ не более 800 метров. Там стояли огромные по нашим меркам кирпичные дома, с большими бетонированными подвалами. Толстые стены, до полутора метров толщиной, выдерживали попадания танковых снарядов. Село хорошо подготовили к обороне. Подходы к нему были заранее пристреляны. Между домами, каждый из которых был настоящей крепостью, существовала система скрытых переходов.
- Какой день наиболее запомнился? - Это 6 марта, когда погибла целая группа нашего отряда, под командованием лейтенанта Джафяса Яфарова. Ребята попали в умело подготовленную засаду. Зайдя в дом П-образной постройки, обнаружили стоявший у окна пулемет. Он был заминирован: при взрыве сразу погибли два человека. Из противоположной части дома, из подвала, во двор посыпались боевики, открывшие шквальный огонь. Наши ребята стали выскакивать на улицу, здесь, на открытом месте их всех и положили. Повезло тем, кто погиб сразу. Некоторых убивали изощренно. В раненого бойца, который пытался отползти, стреляли трассирующими пулями, они буквально прожигали тело. Выжил только рядовой по фамилии Мухин. Тяжело раненый, он упал в глубокую колею на дороге. В него стреляли, но сочли мертвым и оставили в покое. Мухин пролежал так в колее до самой темноты. Лейтенанту Джафясу Яфарову (мы все звали его просто Жека) посмертно было присвоено звание Героя России. На следующий день я с несколькими бойцами отправился на переговоры с засевшими в этом доме боевиками: надо было забрать тела погибших, их оружие. Меня там сперва поставили к стенке, разбили лицо рукояткой пистолета, грозились пристрелить. Но потом пришел заместитель Гелаева (известный под радиопозывным «черный орел»), дал команду выдать наших убитых, их оружие. Впридачу нам отдали какого-то пленного солдатика в наручниках. Взамен гелаевцы просили вывезти на броне БТР трупы их убитых, а также тяжелораненых в село Гойское и передать местным жителям. Мы выполнили это условие, хотя некоторые горячие головы предлагали тут же расстрелять раненых боевиков. Кстати, пока шли все эти переговоры, командир отряда полковник Игорь Семин стоял на открытом перекрестке недалеко от дома, под прицелом снайперов, являясь как бы гарантом честных намерений с нашей стороны. - Почему боевики так упорно держались за Комсомольское, а не ушли сразу в горы? - Сложно сказать… Центр села был очень хорошо укреплен. Может быть, боевики рассчитывали на какие-то силы, что ударят нам в тыл? Сам Гелаев с кучкой соратников ушел из Комсомольского 12 марта. В дальнейшем село было настолько плотно окружено, что вырваться из него стало невозможно. С нами воевали не только чеченцы. Были украинцы, арабы и даже китайцы. Кстати, в отличие от всех прочих, с боевиками-чеченцами хоть о чем-то можно было договориться. К примеру, когда шли переговоры о выдаче погибших бойцов группы Яфарова, с нашей стороны вдруг начался обстрел дома из 120-миллиметровых минометов. Мы вместе с боевиками забежали в подвал и стояли рядом, прижавшись к бетонной стене, вздрагивая при каждом взрыве. - Каково было отношение к этой операции у жителей соседних с Комсомольским сел? - Я бы сказал, фаталистическое. Мирным жителям по горло надоела длившаяся к тому времени уже пять лет война. Они собирались невдалеке от наших позиций и с интересом наблюдали за ходом боевых действий. Когда снаряд тяжелой огнеметной системы «Буратино» эффектно вошел в большой красивый дом, невдалеке от меня тяжело вздохнул чеченец: это было его жилище. Я спросил, не жалко ли, а он ответил, что жаль было бы в этом доме погибнуть. Были такие местные, что помогали нам. Пожилой чеченец по имени Муса и его 12-летний внук вынесли нам разбитый пулями автомат нашего бойца Саши Миллера, а позже они выступали в роли парламентеров при переговорах с боевиками. - У вас есть уникальные видеосъемки этой операции? - В то время я повсюду таскал с собой портативную видеокамеру «Панасоник», приладив ее подмышкой, и снимал где только возможно. Друзья мне говорили, что так, мол, нельзя, это дурная примета. Но я в приметы не верю. На видеокассетах есть лица погибших ребят. Вообще тяжело видеть мертвое тело человека, которого ты еще час назад видел живым. Поневоле представляешь себя на его месте: куда бы тебе могла войти пуля, как бы ты лежал убитый на земле.
("краповики" "Росича" с полковым священником, снимок сделан в Шатое, С. Илларионов стоит третий слева) - Какие кадры наиболее памятны? - Это было на третий день после гибели группы Яфарова. С нами был священник отец Андрей Немыкин, который разложил на столе продырявленные пулями каски, окровавленные бронежилеты погибших ребят. В каждое отверстие батюшка поставил зажженную свечу. Этот своеобразный памятник (куча железа, все что осталось о наших боевых товарищей) простоял три дня. К вечеру третьего произошло то, чего ничем кроме мистики не объяснишь. Вдруг завыл кот, сидевший под столом, у него шерсть встала дыбом. Мы все повернулись в ту сторону… С двух сторон стола на землю стекала с бронежилетов свежая кровь! Этому чуду, а иначе не скажешь, было много свидетелей, а я заснял его на видеокамеру. - Сколько продолжались бои? - Почти месяц: даже 26 марта в разрушенном селе еще были слышны выстрелы. Бойцы забрасывали гранатами окошки подвалов. Центр Комсомольского был снесен с лица земли. Я несколько раз бывал там во время командировок, последний раз в 2003 году. Село продолжало оставаться в руинах. В отряде «Росич» уже практически не осталось очевидцев боев в Комсомольском. Молодые бойцы порой даже не верят, какими ожесточенными были бои за это чеченское село. О них напоминает памятник, установленный в расположении отряда «Росич». На нем - около 40 фамилий погибших спецназовцев. Беседовал Александр ОЛЕНЕВ.

Штурм села Комсомольское был последней и самой кровопролитной битвой Второй чеченской войны. За две недели здесь было уничтожено 800 террористов, а 273 боевика попало в плен. Федеральные войска потеряли 50 бойцов убитыми, 300 человек получили ранения.

Боевики идут на прорыв

В конце зимы 2000 года чеченские боевики оказались заперты в Аргунском ущелье. Часть террористов, под командованием Хаттаба и Басаева вышла из окружения, прорвавшись через позиции 6-й десантной роты Псковской дивизии ВДВ. Однако в ущелье оставалось более тысячи боевиков, возглавляемых известным террористом Русланом Гелаевым. Его отряд, измотанный февральскими боями в Грозном и постоянными налетами авиации, решил прорываться через Комсомольское - родное село Гелаева.
Ранним утром 5 марта боевики единой группой спустились с гор и всей массой навалились на взводный опорный пункт. Более ста бандитов встали в полный рост и поливали окопы огнем, в это время полсотни террористов ползли к позициям федералов. Разведгруппа с бронетехникой, отправленная на помощь обороняющимся, попала в засаду. Подбитый танк лейтенанта Луценко был заблокирован боевиками. Члены экипажа отбивались до последнего и даже вызывали огонь на себя, однако террористам удалось открыть люки и извлечь бойцов из раскуроченной машины. Танкисты были зверски убиты, и только механик-водитель попал в плен. Такого мощного прорыва никто не ожидал и отряд Гелаева занял Комсомольское. В тот же день все местные жители покинули село.

Спешка командования

Первая попытка выбить боевиков была предпринята 6 марта. В операции приняли участие отряды спецназа Министерства юстиции «Тайфун», МВД «Росич», СОБР Центрально-Чернозёмного РУБОПа. Из-за недооценки сил противника и недостаточной подготовки спецназовцы в полном окружении 8 часов отбивались от многочисленных боевиков. В бою погибло 14 человек, но основные силы смогли прорваться.

Командование подгоняло бойцов, еще не осознавая, насколько крупная группировка террористов сконцентрирована в селе. Показателен эпизод, связанный со старшим лейтенантом Закировым. На совещании один из начальников обвинил офицера, старавшегося беречь солдат и грамотно воевать, в трусости. Закиров болезненно воспринял оскорбление и во время боя пошел впереди своего отряда, который попал в засаду. Раненный осколками в голову и ноги, он до последнего прикрывал товарищей, и погиб когда они отступили. Интересно, что на совещании Закирова обвинили в трусости именно потому, что по его мнению брать этот опорный пункт нахрапом не следовало.

После первых больших потерь было решено полностью блокировать населенный пункт и постепенно уничтожать террористов.

Не дома, а крепости

Большинство домов Комсомольского изначально возводились как укрепления. За толстыми стенами и в глубоких подвалах боевикам было удобно отбиваться от штурмующих. Стены не простреливались ручными гранатометами, и практически каждый дом превратился в опорный пункт.
Для взятия мини-крепостей федеральные силы использовали огонь авиации, танков и артиллерии, свою эффективность показали тяжелые огнеметные системы. К концу операции в селе не осталось целых построек. Для уличных боев характерны были большие потери - в Комсомольском солдаты и террористы нередко вступали в рукопашные схватки и забрасывали друг друга гранатами.

Отчаянное сопротивление

Гелаев, понимая, что федеральные войска вот-вот полностью окружат село, ночью 9 марта, вместе с группой приближенных вырвался из Комсомольского, бросив основные силы своего отряда на произвол судьбы. Боевики, спасая свои жизни, действовали умело и дерзко. Среди них оказалось немало наемников, которые в плен не собирались.
Впоследствии помимо арабов в руки федеральных сил попали боевики из Чехии, один индус и два уйгура из Китая. Во второй половине марта террористы начали прорываться из Комсомольского, но эти попытки пресекались огнем осаждающих. С утра до вечера в затянутом туманом селе шли бои и с наступлением темноты солдаты закреплялись в занятых домах. Кольцо окружения постепенно сжималось.
Когда террористы поняли, что они обречены, началась беспрецедентная массовая сдача в плен. 21 марта в руках боевиков осталось несколько десятков домов в центре села, а 22 марта прозвучали последние выстрелы. Для российской армии этот бой стал последней полномасштабной войсковой операцией в Чечне. Однако впереди еще были годы борьбы с террористическим подпольем и мелкими группами бандитов, засевшими в горах.

Ниже публикуется рассказ Сергея Галицкого по воспоминаниям одного из непосредственных участников штурма села Комсомольское в марте 2000 г., каждый дом которого был превращен боевиками Руслана Гелаева в своеобразную крепость.

Бойцам, которые на чеченской войне находились на переднем крае, нередко приказы командования казались безрассудными. Но приказы не обсуждают, а выполняют. Наш рассказ - о бойцах санкт-петербургского отряда спецназа Министерства юстиции «Тайфун», который освобождал Дагестан осенью 1999 г. и работал в горах под Харсеноем в начале 2000 г. Однако самое главное испытание ожидало спецназовцев в марте 2000 г., когда они оказались в самом пекле во время штурма села Комсомольское. Шести сотням наших бойцов противостояло более полутора тысяч боевиков под предводительством Руслана Гелаева.

Бандиты превратили каждый дом в неприступную крепость. Не имея в первую неделю боёв тяжелого вооружения, без поддержки авиации и артиллерии, практически только с автоматами и ручными гранатами, наши бойцы упорно атаковали позиции боевиков. Кровопролитные бои за каждую улицу, каждый дом, длились больше двух недель. За взятие села Комсомольское была заплачена страшная плата - из 100 бойцов сводного отряда спецназа Минюста десять погибли и более двадцати были ранены. Вечная память павшим, честь и слава живым!

Рассказывает Герой России, полковник Алексей Николаевич Махотин:

Комсомольское мы прочёсывали первого, второго и третьего марта. Наш отряд шёл вдоль реки Гойты. Слева шли бойцы 33-й бригады Внутренних войск из поселка Лебяжье под Петербургом, а справа - Внутренние войска из Нижнего Тагила. Бои пока не начались, но боевики уже начали встречаться на пути. В один из этих дней видим - двое боевиков в гражданской одежде издали нас увидели и стали убегать.

Один сумел уйти, а другого мы завалили. Несмотря на гражданскую одежду, сразу было видно, что это не мирный житель. Лицо у него было землистого цвета, как у тех, кто всю зиму просидел в горных пещерах без солнца. Да и по виду он был явный араб. У главы администрации Комсомольского потом спросили: «Ваш человек?». Отвечает: «Нет». Но за этот случай мы от начальства всё равно получили нагоняй: «Да вы что это? Устроили, понимаешь, тут стрельбу без причины!».

Пятого марта на другом берегу Гойты бойцы СОБРа из Центрально-Черноземного региона, те, что шли вместе с нижнетагильцами, вступили в бой и понесли первые потери. Были у них и погибшие. В тот день и нас в первый раз обстреляли, и мы получили приказ отходить. Шестого марта у соседей справа снова появились потери. Сложилась такая обстановка, что они даже не всех своих погибших смогли забрать. В первой половине дня шестого марта мы провели небольшую операцию не в селе, а в лагере жителей. К этому времени их из Комсомольского уже вывели.

Они стояли лагерем за селом метрах в двухстах. Ещё дальше, у перекрёстка дорог, стоял наш блок-пост, и в вагончиках расположился штаб - от Комсомольского метров шестьсот. Офицер по спецоперациям дивизии Внутренних войск «Дон-100» мне говорит: «Есть информация, что в лагере мирных жителей есть раненые боевики. Но забрать мы их, наверное, не сможем. Да и руководство моё не горит желанием это делать. Если сможешь, то давай». Я беру с собой пэпээсников (ППС, патрульно-постовая служба милиции. - Ред.) и говорю: «Давайте сделаем так: мы блокируем, а вы их забирайте, и потом вместе выходим обратно».

Врываемся внезапно в лагерь и видим, что на одеялах и матрасах лежат раненые с характерными землистыми лицами. Выдернули мы их очень быстро, так что население не успело среагировать, иначе устроили бы обычную в таких случаях демонстрацию с женщинами и детьми. После этого прорвались мы к мечети. Она стояла в самом центре Комсомольского. Тут нижнетагильцы просят меня остановиться, потому, как они продвигались с большим трудом, а нам с ними надо было держать одну линию. Заходим в мечеть.

Видим, что там лежит мёртвый араб, которого мы уничтожили пятого марта, подготовленный к похоронам по местным обычаям. Уже одно это доказывает, что это не житель Комсомольского. Иначе бы его, по традиции, похоронили бы в тот же день. Обстановка сложилась относительно спокойная - стрельба на нашем направлении незначительная. Боевики, как можно судить по огню, находятся где-то подальше. Видим - в нашу сторону едет «Волга» с московскими номерами. Из машины меня спрашивают: «Как тут на другой берег лучше проехать?».

Это была попытка договориться с Гелаевым (позывной «Ангел»), чтобы он вышел из села. На «Волге» приехал глава администрации Комсомольского, с ним - местный мулла. Они привезли с собой посредника. Тот раньше где-то с Гелаевым (вроде бы в Абхазии) воевал. У каждого из них была своя цель: мулла хотел сохранить мечеть, а глава Комсомольского - дома жителей. А я не очень понимал, как можно выпускать Гелаева. Ну, вышел бы он из села - а что дальше?

Я по рации с соседями связался и предупредил их: «Сейчас я к вам подъеду». Садимся с тремя бойцами на бэтээр (БТР, бронетранспортер. - Ред.) и поехали. «Волга» за нами идёт. Переехали на другую сторону, остановились на перекрёстке… И тут неожиданно пошёл нарастающий гул стрельбы!.. Огонь пока неприцельный, пули над головами пролетают. Но стрельба стремительно приближается.

«Волга» мгновенно развернулась и уехала обратно. Нижнетагильцы нас просят: «Пробейте нам забор, а сами уходите!» Пробить-то забор бэтээр пробил, но потом запутался в нём. Думаем: «Хана нам». Передаю по рации своему заму: «Бери, «Джавдет», командование на себя. Мы будем уходить, как и куда получится». Но нам повезло: бэтээр из забора всё-таки выбрался. Спасибо солдатикам с бэтээра - они нас немного подождали, пока мы через Гойту по пояс в воде к ним перебегали.

Домчались до мечети. Но тут бэтээр начал разворачиваться и врезался в каменный столб. Я так себе голову о броню разбил! Хорошо, как потом оказалось, что просто рассёк кожу на голове. А на другой стороне реки война уже идёт вовсю: боевики пошли в атаку. А с нашего берега нам на помощь выслали два бэтээра с пятьюдесятью бойцами по той же дороге, по которой мы входили. Но до нас они не смогли дойти.

У одной машины «духовский» снайпер механика-водителя застрелил, а на второй - командира снял. Я своему полковнику, Георгичу, как я его называл, говорю: «Всё, не надо больше никого посылать. Будем выходить сами» и решил уходить в сторону окраины поселка. С нами у мечети был начальник разведки из 33-й бригады Внутренних войск, майор Афанасюк. Все его звали «Борман». Он говорит: «Я не пойду, мне приказа отходить не было». Но, к чести этого офицера, солдатам своим он приказал отходить вместе со мной.

Сам он остался, долго не уходил, и я с большим трудом его всё-таки уговорил идти с нами. Майор Афанасюк и его разведчик Бавыкин Сергей («Атаман»), с кем мы были в этот день у мечети, погибли позже, десятого марта. Мы уже почти что вышли из села, и тут вдруг получаем команду: «Вернуться на исходные позиции». Приказы не обсуждают. Мы быстренько возвращаемся, снова занимаем мечеть. Смеркается.

Я связываюсь со своими командирами и говорю: «Если я останусь здесь ещё полчаса, то завтра здесь никого из нашего отряда в живых уже не будет. Я выхожу». Я хорошо понимал, что мы в мечети ночью против боевиков долго не продержимся. В штабе мнения разделились, но мой непосредственный командир всё-таки принял сложное для него решение и дал мне команду отходить.

Видим: по улице идут человек двенадцать мирных жителей с белым флагом. Я подумал, что это к лучшему: «Как живой щит будут, по своим чеченцы стрелять не должны». И на самом деле в этот раз вышли мы без потерь. Следующий день, седьмое марта, для нас был более-менее спокойным. Боевиков оказалось явно не тридцать человек, как первоначально говорили генералы. Поэтому теперь уже, принимая во внимание большие потери, руководство операции решало вопрос, что вообще делать дальше. По селу начала работать авиация.

Восьмого марта мы посчитали своё войско: справа нижнетагильцев сто тридцать плюс СОБР с четырьмя старыми «коробками» (бронированная машина или танк. - Ред.), у нас семьдесят человек с двумя «коробками». Плюс в 33-й бригаде сто человек с двумя «коробками». Мне ещё дали пятнадцать человек пэпээсников. Но я им велел вообще не стрелять и идти сзади нас. А фронт, по которому мы должны были наступать, был растянут километра на два.

На танках боекомплект - семь-восемь снарядов. Были ещё машины разминирования УР-70, которые пару раз с жутким грохотом и шумом бросили свои заряды килограммов по четыреста тротила в сторону боевиков. И тогда мы пошли в атаку. Доходим до первого уровня домов и видим чеченку, бабульку лет восьмидесяти. Мы её за огород вытащили, показали, где находится лагерь жителей, и говорим: «Тебе туда». Она поползла. Тут у нас начались потери. Доходим до второго уровня домов - слева взрыв. Погиб боец из нашего псковского отряда, Ширяев. Его просто разорвало.

Идём дальше. У кладбища река расширяется, соседи уходят в сторону, и фланг у нас остаётся открытым. Как раз в этом месте была небольшая высота, которую нам никак не обойти. Выходим на неё двумя группами. Чувствуется, что у боевиков она пристрелянная. Знали они, что нам мимо никак не пройти, и с нескольких сторон начали лупить по этой высоте с расстояния метров сто-триста. Это были точно не подствольники, взрывы более мощные, а скорее всего эрпэгэ (РПГ, ручной противотанковый гранатомёт. - Ред.) или самодельные миномёты.

И тут началось… События разворачивались стремительно: прицельное попадание в нашего пулемётчика Володю Широкова. Он погибает. Тут же убивают нашего снайпера Сергея Новикова. Коля Евтух пытается вытащить Володю, и тут «духовский» снайпер бьёт Коле в поясницу: у него перебит позвоночник. Ранили другого нашего снайпера. Раненых мы вытаскиваем, начинаем перевязывать. Я осматриваю раненого снайпера. А у него ранение оказалось тяжелым. Олег Губанов пытается Вовку Широкова вытащить - опять взрыв, и Олег на меня летит сверху головой вниз! Стреляют со всех сторон!..

Опять попадание в Вовку - он горит! Нам никак не зацепиться… Отходим метров на пятьдесят, забрав троих раненых и одного погибшего. Широков остаётся лежать на высоте… На правом фланге тоже заруба идет. Докладываем о потерях. Руководство дает всем команду отходить - по селу будет работать авиация. Тагильцы и мы просим сначала полчаса, потом - ещё полчаса, чтобы забрать своих погибших. Тут заходит пара штурмовиков СУ-25 и начинает нас бомбить! Сбросили две огромные бомбы на парашютах.

Мы попрятались, как могли: кто за камень какой-то залёг, кто просто во дворе. Ба-бах… и метрах в пятидесяти от нас бомбы в землю входят!.. Но не взрываются… Первая мысль - бомба с замедлением. Лежим смирно, не шевелимся. А взрыва всё нет и нет. Оказалось, что бомбы были пятидесятых годов выпуска, уже некондиция. Так и не взорвались, на наше счастье.

На следующий день, девятого марта, опять идём на те же позиции. Метров за сто пятьдесят боевики встречают нас шквалом огня. То место, где погиб Широков, нам отсюда не видать, и ближе никак не подойти. Мы думали, что Володи на бугре уже нет. Все уже были наслышаны были о том, как боевики глумились над погибшими. Стали расспрашивать другие отряды. Где-то там, оказывается, руку отрезанную нашли.

Наш вопрос: «Есть такая-то татуировка?» Нет татуировки. Значит, не он. А Володя, как оказалось, на том же месте и лежал, где его убили. Не сумели мы в этот день подойти к высотке. Десятого марта идём вперёд с Тимуром Сиразетдиновым. Рядом из 33-й бригады ребята с танком нас прикрывают. Оставили их с танком за домом, а сами поползли. Впереди - бугорок. Договариваемся: я бросаю гранату, а Тимур метров тридцать до сарая должен перебежать. Бросаю гранату за бугор.

Тимур побежал. И тут очередь из пулемёта издалека… Пулемётчик нас отслеживал, это было понятно. Тимур кричит: «Алексей, я ранен!..». Я - прыг к нему. Пулемётчик опять очередью поливает… Фонтанчики от пуль вокруг так и пляшут! «Джексон» сзади кричит: «Лежи!..». Чувствуется, есть какая-то мёртвая зона, где я к земле прижался, - не может меня пулемётчик достать. Подняться не могу - он тут же меня срежет.

И тут офицер из 33-й бригады меня спас - отвлёк внимание пулемётчика на себя (фамилия его Кичкайло, четырнадцатого марта он погиб и звание Героя получил посмертно). Он пошёл с солдатами за танком в сторону Тимура. Пулемётчик внимание на них переключил, стал по танку стрелять - только пули по броне щёлкают! Я воспользовался этой секундой и скатился в овраг, который тянулся в сторону боевиков. Там мёртвая зона, никто в меня не стреляет.

Бойцы затащили на танк Тимура и отошли. Я подполз - у Тимура ранение в области паха. Он без сознания. Разрезаю брюки, а там сгустки крови, словно желе… Перетягиваем ногу выше раны, перевязываем. Доктор наш делает ему прямой укол в сердце. Вызываем эмтээлбэшку (МТЛБ, малый тягач лёгкий бронированный. - Ред.), а она нас никак найти не может!.. Но вторая, посланная вслед, всё-таки нас отыскала. Забрасываем Тимура на неё, отправляем его в тыл.

Мы как-то очень надеялись, что Тимур выкарабкается. Ведь и на первой войне у него были ранения - пятьдесят пять осколков тогда в него попало. Он в тот раз выжил. Но через час по рации мне передают: «Циклон», ваш «трёхсотый» - «двухсотый» («трёхсотый» - раненый, «двухсотый» - убитый. - Ред.). А Тимур - мой близкий товарищ. Зашёл в сарай. Ком у горла… Не хотел, чтобы бойцы слёзы мои видели.

Отсиделся там минут пять-десять, и снова вышел к своим. В этот день большие потери были у всех. Артиллерийской поддержки никакой, танки без боекомплекта. Идём в атаку с автоматами да пулемётами без артподготовки. Поэтому одиннадцатого и двенадцатого марта руководители операции снова взяли тайм-аут.

Одиннадцатого марта нас на позициях подменил ижевский отряд Минюста. Мы отошли, чтобы доукомплектоваться боеприпасами. Меня как командира беспокоило ещё вот что. Дело в том, что в оперативное подчинение мне передали двадцать снайперов, которые занимали позиции в ущелье выше Комсомольского. И вот с этими-то снайперами у меня пропала связь. Надо было их теперь искать.

По дороге я заехал в штаб, где произошла трагикомическая и очень показательная история. Подъезжаем к пилораме, куда штаб переехал, и наблюдаем такую картину. Бегают человек шесть человек командования и журналисты разные. Оказывается, двое солдатиков полезли в овраг за телёнком. И вот тут-то их боевики огнём на землю положили и лупят по ним! Все бегают, суетятся, но никто ничего не делает, чтобы изменить ситуацию. Я был с Вовкой «Ворчуном».

Мы схватили какую-то эмтээлбэшку, подъехали и вытащили солдатиков. Потом отправились на поиски дальше. Пока мы их искали, командира удмуртского отряда Ильфата Закирова вызвали в штаб на совещание. На этом совещании произошла очень неприятная история, которая имела трагические последствия. В штабе всегда находились два полковника, военные коменданты Комсомольского и Алхазурово. Они мне и рассказали, что именно там произошло.

Ильфат докладывает обстановку (а перед совещанием я ему рассказал, что у нас происходит на позициях) как она есть - туда идти нельзя, здесь разрыв на правом фланге, отсюда боевики стреляют. А один из генералов ему, не разобравшись: «Ты трус!». За Ильфата тогда вступился единственный человек, милицейский генерал Кладницкий, которого я за это лично уважаю. Он сказал примерно следующее: «Вы, товарищ командующий, неправильно ведёте себя с людьми. Нельзя так разговаривать».

Я слышал, что после этого Кладницкого куда-то задвинули. А Ильфат - парень восточный, для него такое обвинение вообще ужасно. Он, когда вернулся на позиции с этого совещания, был весь белый. Говорит отряду: «Вперёд!..». Я ему: «Ильфат, подожди, успокойся. Дай мне час времени. Я на высоту выйду, где Вовка Широков лежит, заберу его и тогда вместе пойдём. Не лезь никуда». Незадолго до этого мы украли, тайком от нашего штаба, боевика убитого, полевого командира.

Их несколько там, у штаба, лежало для опознания. И вот, через главу администрации Комсомольского, мы передаем боевикам предложение обменять его на Володю. Но ничего из этого не получилось. Не дождались мы тогда ответа. Тело боевика я отправил в комендатуру Урус-Мартана. Уже числа семнадцатого меня оттуда спрашивают: «Что нам с ним делать?». Отвечаю: «Да закопайте где-нибудь». Так его и похоронили, даже не знаю где.

Тогда я взял четверых бойцов, танк и снова пошёл к той самой злосчастной высоте. А боевики по ней вовсю лупят!.. Танк мы поставили в лощине, ребята меня прикрывают. Сам я с «кошкой» подполз снизу к краю обрыва, а потом бросил её и зацепил за ботинок (больше не за что было) то, что от Володи осталось. Какого я увидел Володю - это страшно… От здорового двадцатипятилетнего парня осталась разве что половина. На вид теперь это было тело десятилетнего подростка - он весь сгорел, скукожился.

Из одежды одни ботинки на теле остались. Завернул я бережно его в плащ-палатку, до танка ползком дотащил, с ребятами на танк загрузил и отправил в штаб. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, меня страшно потрясло то, как он выглядел. С другой стороны, отлегло от сердца - не пропал он без вести, и можно будет похоронить, как положено, на родной земле. Эти мои чувства трудно описать словами.

Совсем недавно ещё живой, тёплый человек, твой близкий друг, так много значащий для тебя, вдруг в течение каких-то мгновений погибает на твоих глазах - и ты не только не можешь для него ничего сделать, но не можешь даже забрать его мертвое тело, чтобы враги не смогли глумиться над ним!.. Вместо живых весёлых глаз, светлой улыбки и крепкого тела перед тобой распластано «нечто», изрешечённое осколками, сожжённое огнём, немое, бессловесное…

Запрашиваю по рации Ильфата - не отвечает. А перед этим по рации же он мне ещё раз повторил: «Я пошёл вперёд». Я ему снова: «Подожди, не спеши. Я подойду, тогда вместе пойдём». Тут наш генерал по рации мне дает приказ: «Я отстраняю вас, «Циклон», от командования сводным отрядом Минюста. Командовать будет старший лейтенант Закиров». Ну отстранил и отстранил. Я его тоже понимаю. Он там среди остальных генералов находится. Ну а что подполковника отстранил, а старлея назначил, - его вопрос.

Выхожу к дому, куда ижевцы пошли, и вижу - стоит отряд. Спрашиваю: «Где командир?». Показывают в сторону дома. Со мной четверо моих бойцов. Ещё беру «Деда» из ижевского отряда. Он человек опытный, в предыдущих кампаниях участвовал. Врываемся во двор, забрасываем гранатами, устраиваем стрельбу во все стороны. Видим - во дворе около дома лежат два тела, полностью изуродованные, одежда - в клочья. Это Ильфат со своим заместителем.

Погибшие. «Дед» забросил их на танк, хотя очень непросто убитого поднять. Но здоровый он мужик. А дело было так. Ильфат со своим замом вошёл во двор, и они схватились с боевиками практически врукопашную. Оказалось, что у боевиков за домом окопы вырыты были. Нескольких боевиков Ильфат со своим замом застрелили, а оставшиеся их самих гранатами забросали. Так ижевский отряд остался без командира. Ребята - в шоке. Я их сразу чуть-чуть назад отвёл.

А потом вообще отправил на замену в резерв. Они до сих пор мне это добрым словом вспоминают. Но я действительно понимал их психологическое состояние: нельзя их было тогда вперёд посылать. Когда командиры орали на офицеров, те по-разному реагировали на это. Кто-то, как я, например, глотал всё это. Стреляю дальше - и всё. А кто-то эмоционально реагирует, как Ильфат, и погибает… Кстати, после его гибели командиром отряда снова назначили меня.

Именно в Комсомольском я понял, что ряд командиров, которые нами командовали, солдатиков-то и не знают. Для них - это боевая единица, "карандаши", а не живой человек. Мне же пришлось эту горькую чашу испить до дна. Когда я в Питер приехал, каждому родственнику погибших - жене, родителям, детям - я в глаза смотрел. Восьмого марта в штабе я попросил взвод, чтобы перекрыть разрыв на фланге между нами и нижнетагильцами.

А мне отвечают: «Вот дам я тебе взвод, и у врага будет на тридцать мишеней больше. Потерь будет больше. Дай лучше координаты, я миномётом накрою». Ну что тут скажешь… Глупость, непрофессионализм? А расплачиваться за это приходится самым дорогим - жизнью…

Числа тринадцатого марта к нам на позиции подъехала ракетная установка «Штурм». Спрашивают: «Ну, куда тебе долбануть?». Отвечаю: «Вон по тому дому. Там огневая точка». Это метров семьдесят или сто от наших позиций. Говорят: «Не можем, нам метров четыреста пятьдесят надо». Ну а куда они на четыреста пятьдесят могут долбануть? Ведь всё, что по мне стреляет, находится на расстоянии от семидесяти до ста пятидесяти метров.

Эта замечательная ракетная установка оказалась здесь совсем ненужной. Так и уехали ни с чем… В тот же день служба снабжения боеприпасами спрашивает: «Что вам прислать?». До этого ничего не было из серьёзного оружия, пулемётами да автоматами с подствольниками воевали. Говорю: «Пришлите «Шмелей» (огнемёт. - Ред.) штук восемь». Присылают восемь ящиков по четыре штуки в каждом, то есть тридцать две штуки.

Господи, раньше-то где вы были?! Хоть и давали нам всё это без расписок, но жалко добро. Тащить столько железа вперёд очень тяжело было. Начиная с восьмого марта из Комсомольского мы уже не выходили, на ночь оставались на своих позициях. Это было очень неприятно. Ведь примерно до пятнадцатого марта с тыла нас толком никто не прикрывал, боевики через нас пробегали периодически. Десятого марта один добежал до кладбища, которое было рядом с нами.

Мы отработали по нему и поползли в ту сторону. На кладбище нашли вещмешки с патронами. Боевики их заранее подготовили. И только после четырнадцатого-пятнадцатого марта подмосковный ОМОН начал подчищать за нами дворы и огороды. Пятнадцатого марта Комсомольское окутал такой туман, что в трёх метрах ничего было не видно. Ещё раз сходили с бойцами на высоту, где Широков погиб, забрали оружие. Кстати, ни одного ствола за всё время боёв мы не потеряли.

И тут меня позвали соседи из Внутренних войск на координацию действий. Так ведь там меня не чуть застрелили, а я так и не понял, свои это были или чужие! Вот как всё было. Соседи сидели в доме неподалёку. Захожу во двор и вижу, что в метрах двадцати мимо сарая бегут какие-то фигуры в камуфляже. Обернулись на меня, посмотрели - и как дадут очередь из автомата в мою сторону! Прямо скажем, неожиданно… Спасибо и за то, что попали только в стену рядом. Отличить своих от чужих было действительно очень трудно - все были вперемешку.

Ведь все выглядят одинаково: камуфляж, все грязные, с бородами. Был такой характерный случай. Командир чувашского отряда спецназа ГУИН занял дом со своими бойцами. Как положено, сначала гранату бросили. Через некоторое время спускается командир с фонариком в подвал. Посветил фонариком и увидел - сидит боевик, смотрит на него и лишь глазами моргает. Наш - вверх прыг: а вылезти не может - автомат зацепился за края лаза. Выскочил всё-таки, гранату в подвал.

И очередь из автомата… Оказалось, что там почти что неживой раненый боевик сидел, у него уже гангрена началась. Поэтому-то он не стрелял, а только глазами и мог моргать. Именно пятнадцатого марта, как потом рассказывали коменданты Комсомольского и Алхазурово, наши руководители по спутниковому телефону, каждый своему начальству докладывали: «Комсомольское взято, контролируется полностью». Какое там контролируется, если шестнадцатого марта у нас опять потери - три человека погибшими, человек пятнадцать ранеными?

В этот день погибли Сергей Герасимов из новгородского отряда «Русичи», Владислав Байгатов из псковского отряда «Зубр» и Андрей Захаров из «Тайфуна». Семнадцатого марта ещё один боец из «Тайфуна» погиб, Александр Тихомиров. Шестнадцатого марта вместе с приданным нам взводом ярославского ОМОНа мы от середины Комсомольского двинулись к школе - сходиться с 33-й бригадой. Начинаем смыкаться и видим - прямо на нас идёт танк Т-80!

К тому времени техника армейская уже подошла. А связь у нас всех разная. Я только со своим генералом могу разговаривать, омоновцы - со своим командованием, бойцы из 33-й бригады - только со своим. Генерала своего спрашиваю: «Чего делать? Он же сейчас по нам лупить начнёт!..». Хорошо, что у нас флаг российский с собой был. Я его развернул и вышел в зону видимости танка. Он на меня сориентировался, и с 33-й бригадой соединились мы благополучно.

Числа семнадцатого-восемнадцатого боевики начали массово сдаваться. За один день в плен взяли человек двести. Потом их начали ещё и из подвалов выкапывать. Были какие-то попытки прорыва двадцатого марта, но к тому времени уж, по большому счету, всё было кончено. Кресты на высоте, где погибли Широков, Новиков, был тяжело ранен Коля Евтух, мы ставили двадцать третьего марта.

Позже мы узнали, что по амнистии под президентские выборы (26 марта 2000 года состоялись выборы Президента Российской Федерации. - Ред.) многих из боевиков выпустили. Но, если бы заранее было известно что их выпустят, то, по логике и по совести, не надо было и брать их в плен. Правда, все тайфуновцы специально ушли, когда боевики начали сдаваться. Я отправил работать на приём пленных одного своего заместителя и тех из наших, которые в боевых действиях не участвовали, из охраны. Это надо понять: у нас были жесточайшие потери.

Погибли мои друзья Владимир Широков и Тимур Сиразетдинов, с которыми я прошёл Дагестан. Я просто боялся, что не все смогут выдержать. Не хотелось брать грех на душу. Сейчас я оглядываюсь на то, что было в Комсомольском, и удивляюсь тому, что человеческий организм выдержал такие нагрузки. Ведь проползали мы все Комсомольское много раз вдоль и попёрек. То снег выпадет, то дождь. Холодные и голодные…

Сам-то я там на ногах перенёс пневмонию. Жидкость из лёгких выходила при дыхании, толстым слоем осаживалась на рации, когда я говорил. Врач колол мне какие-то лекарства, благодаря которым я продолжал работать. Но… как робот какой-то. Непонятно, на каком таком ресурсе мы все всё это выдержали. За две недели непрерывных боёв ни еды нормальной, ни отдыха. Днём в подвале костерок разожжём, сварим курицу какую-нибудь, потом бульон этот пьём. Ни сухпайки, ни тушёнку мы практически не ели. Не лезло в глотку.

А до этого мы же ещё восемнадцать дней на горе своей поголодали. И перерыв-то между этими событиями был всего-то два-три дня. Теперь уже можно, всё осмыслив, подвести итоги штурма Комсомольского. Вся операция была проведена неграмотно. А ведь была возможность блокировать село по-настоящему. Население уже было выведено из села, так что можно было бомбить и обстреливать сколько угодно. И только после этого уже штурмовать. Сам я не был Александром Матросовым, в Комсомольском на амбразуру в бою не бросался.

Но для себя тогда решил, что безрассудные приказы придётся и мне выполнять вместе со всеми. Идти вперёд нельзя, но надо, потому что есть приказ. Поэтому я шёл вперёд вместе с бойцами. Создалась такая ситуация, что по-другому я никак поступить не мог. Если сам не пойдёшь, а ребят пошлёшь, неправильный ты человек. А не пойдёшь вместе с ними вообще, всех трусами назовут. Прямо как в русской народной сказке: «Налево пойдёшь - пропадёшь, направо - погибнешь, прямо пойдёшь - себя и коня потеряешь». А идти надо…

Через неделю, двадцать шестого марта 2000 г., состоялись выборы Президента Российской Федерации. И жители села Комсомольского, которое мы «геройски» стёрли с лица земли, тоже голосуют в одной из школ Урус-Мартана. И нам, отряду «Тайфун», оказывают честь обеспечивать безопасность именно этого избирательного участка. Мы его заранее проверяем, с ночи выставляем охрану.

Появляется глава администрации Комсомольского. Он был свидетелем того, как мы ни одного целого дома в селе не оставили, включая его собственный дом… Я работу организовал, и поэтому мне оставалось только проверять, заезжая время от времени участок. Приезжаю к вечеру, чтобы забрать избирательную урну. Хотя поздно вечером передвигаться по Урус-Мартану было опасно, но на ночь оставлять урну и охранять её в участке было еще опасней. В соответствии со всеми демократическими процедурами опечатанную урну в сопровождении бронетранспортёра мы благополучно доставили в комендатуру.

А закончилось голосование тем, что мы с главой Комсомольского распили бутылку водки. Он говорит: «Я понимаю, что ничего личного в том, что произошло, не было. Вы - солдаты». Мы - ему: «Конечно, у нас никакой вражды к жителям нет. У нас враги - боевики». Результат выборов по этому участку сразил всех наповал. Восемьдесят процентов голосов - за Путина, процентов десять - за Зюганова. И процента три - за чеченца Джебраилова. И могу свидетельствовать, что никаких признаков фальсификаций на участке не было. Так проголосовали главы чеченских родов Комсомольского. Вот такие вот расклады…

Вспомним погибших товарищей... Комсомольское, март 2000 г.

Бойцам, которые на чеченской войне находились на переднем крае, приказы командования нередко казались безрассудными. Часто таковыми они и являлись. Но приказы не обсуждают, а выполняют. Наш рассказ – о бойцах санкт-петербургского отряда спецназа Министерства юстиции «Тайфун».

Отряд «Тайфун» освобождал Дагестан осенью 1999 года, работал в горах под Харсеноем в начале 2000 года. Однако самое главное испытание ожидало спецназовцев в марте 2000 года. Им выпало оказаться в самом пекле во время штурма села Комсомольское.

Шести сотням наших бойцов противостояло более полутора тысяч боевиков под предводительством Руслана Гелаева. Бандиты превратили каждый дом в неприступную крепость. Не имея в первую неделю боёв тяжелого вооружения, без поддержки авиации и артиллерии, практически только с автоматами и ручными гранатами, наши бойцы упорно атаковали позиции боевиков. Кровопролитные бои за каждую улицу, каждый дом, длились больше двух недель.

За взятие села Комсомольское пришлось заплатить страшную плату. Из ста бойцов сводного отряда спецназа Минюста десять погибли, более двадцати были ранены. Вечная память павшим, честь и слава живым!

Рассказывает Герой России, полковник Алексей Николаевич Махотин:

– Комсомольское мы прочёсывали первого, второго и третьего марта. Наш отряд шёл вдоль реки Гойты. Слева шли бойцы 33-й бригады Внутренних войск из поселка Лебяжье под Петербургом, а справа – Внутренние войска из Нижнего Тагила. Бои пока не начались, но боевики уже начали встречаться на пути. В один из этих дней видим – двое боевиков в гражданской одежде издали нас увидели и стали убегать. Один сумел уйти, а другого мы завалили. Несмотря на гражданскую одежду, сразу было видно, что это не мирный житель. Лицо у него было землистого цвета, как у тех, кто всю зиму просидел в горных пещерах без солнца. Да и по виду он был явный араб. У главы администрации Комсомольского потом спросили: «Ваш человек?». Отвечает: «Нет». Но за этот случай мы от начальства всё равно получили нагоняй: «Да вы что это? Устроили, понимаешь, тут стрельбу без причины!».

Пятого марта на другом берегу Гойты бойцы СОБРа из Центрально-Черноземного региона, те, что шли вместе с нижнетагильцами, вступили в бой и понесли первые потери. Были у них и погибшие. В тот день и нас в первый раз обстреляли, и мы получили приказ отходить.

Шестого марта у соседей справа снова появились потери. Сложилась такая обстановка, что они даже не всех своих погибших смогли забрать.

В первой половине дня шестого марта мы провели небольшую операцию не в селе, а в лагере жителей. К этому времени их из Комсомольского уже вывели. Они стояли лагерем за селом метрах в двухстах. Ещё дальше, у перекрёстка дорог, стоял наш блок-пост, и в вагончиках расположился штаб – от Комсомольского метров шестьсот.

Офицер по спецоперациям дивизии Внутренних войск «Дон-100» мне говорит: «Есть информация, что в лагере мирных жителей есть раненые боевики. Но забрать мы их, наверное, не сможем. Да и руководство моё не горит желанием это делать. Если сможешь, то давай».

Я беру с собой пэпээсников (ППС, патрульно-постовая служба милиции. – Ред.) и говорю: «Давайте сделаем так: мы блокируем, а вы их забирайте, и потом вместе выходим обратно». Врываемся внезапно в лагерь и видим, что на одеялах и матрасах лежат раненые с характерными землистыми лицами. Выдернули мы их очень быстро, так что население не успело среагировать, иначе устроили бы обычную в таких случаях демонстрацию с женщинами и детьми.

После этого прорвались мы к мечети. Она стояла в самом центре Комсомольского. Тут нижнетагильцы просят меня остановиться, потому как они продвигались с большим трудом, а нам с ними надо было держать одну линию.

Заходим в мечеть. Видим, что там лежит мёртвый араб, которого мы уничтожили пятого марта, подготовленный к похоронам по местным обычаям. Уже одно это доказывает, что это не житель Комсомольского. Иначе бы его, по традиции, похоронили бы в тот же день.

Обстановка сложилась относительно спокойная – стрельба на нашем направлении незначительная. Боевики, как можно судить по огню, находятся где-то подальше. Видим – в нашу сторону едет «Волга» с московскими номерами. Из машины меня спрашивают: «Как тут на другой берег лучше проехать?». Это была попытка договориться с Гелаевым (позывной «Ангел»), чтобы он вышел из села. На «Волге» приехал глава администрации Комсомольского, с ним – мулла местный. Они привезли с собой посредника. Тот раньше где-то с Гелаевым (вроде бы в Абхазии) воевал. У каждого из них была своя цель: мулла хотел сохранить мечеть, а глава Комсомольского – дома жителей. А я не очень понимал, как можно выпускать Гелаева. Ну, вышел бы он из села – а что дальше?

Я по рации с соседями связался и предупредил их: «Сейчас я к вам подъеду». Садимся с тремя бойцами на бэтээр (БТР, бронетранспортер. – Ред.) и поехали. «Волга» за нами идёт. Переехали на другую сторону, остановились на перекрёстке… И тут неожиданно пошёл нарастающий гул стрельбы!.. Огонь пока неприцельный, пули над головами пролетают. Но стрельба стремительно приближается. «Волга» мгновенно развернулась и уехала обратно.

Нижнетагильцы нас просят: «Пробейте нам забор, а сами уходите!» Пробить-то забор бэтээр пробил, но потом запутался в нём. Думаем: «Хана нам». Передаю по рации своему заму: «Бери, «Джавдет», командование на себя. Мы будем уходить, как и куда получится».

Но нам повезло: бэтээр из забора всё-таки выбрался. Спасибо солдатикам с бэтээра – они нас немного подождали, пока мы через Гойту по пояс в воде к ним перебегали. Домчались до мечети. Но тут бэтээр начал разворачиваться и врезался в каменный столб. Я так себе голову о броню разбил! Хорошо, как потом оказалось, что просто рассёк кожу на голове.

А на другой стороне реки война уже идёт вовсю: боевики пошли в атаку. А с нашего берега нам на помощь выслали два бэтээра с пятьюдесятью бойцами по той же дороге, по которой мы входили. Но до нас они не смогли дойти. У одной машины «духовский» снайпер механика-водителя застрелил, а на второй – командира снял.

Я своему полковнику, Георгичу, как я его называл, говорю: «Всё, не надо больше никого посылать. Будем выходить сами» и решил уходить в сторону окраины поселка.

С нами у мечети был начальник разведки из 33-й бригады Внутренних войск, майор Афанасюк. Все его звали «Борман». Он говорит: «Я не пойду, мне приказа отходить не было». Но, к чести этого офицера, солдатам своим он приказал отходить вместе со мной. Сам он остался, долго не уходил, и я с большим трудом его всё-таки уговорил идти с нами. Майор Афанасюк и его разведчик Бавыкин Сергей («Атаман»), с кем мы были в этот день у мечети, погибли позже, десятого марта.

Мы уже почти что вышли из села, и тут вдруг получаем команду: «Вернуться на исходные позиции». Приказы не обсуждают. Мы быстренько возвращаемся, снова занимаем мечеть. Смеркается. Я связываюсь со своими командирами и говорю: «Если я останусь здесь ещё полчаса, то завтра здесь никого из нашего отряда в живых уже не будет. Я выхожу».

Я хорошо понимал, что мы в мечети ночью против боевиков долго не продержимся. В штабе мнения разделились, но мой непосредственный командир всё-таки принял сложное для него решение и дал мне команду отходить.

Видим: по улице идут человек двенадцать мирных жителей с белым флагом. Я подумал, что это к лучшему: «Как живой щит будут, по своим чеченцы стрелять не должны». И на самом деле в этот раз вышли мы без потерь.

Следующий день, седьмое марта, для нас был более-менее спокойным. Боевиков оказалось явно не тридцать человек, как первоначально говорили генералы. Поэтому теперь уже, принимая во внимание большие потери, руководство операции решало вопрос, что вообще делать дальше. По селу начала работать авиация.

Восьмого марта мы посчитали своё войско: справа нижнетагильцев сто тридцать плюс СОБР с четырьмя старыми «коробками» (бронированная машина или танк. – Ред.), у нас семьдесят человек с двумя «коробками». Плюс в 33-й бригаде сто человек с двумя «коробками». Мне ещё дали пятнадцать человек пэпээсников. Но я им велел вообще не стрелять и идти сзади нас.

А фронт, по которому мы должны были наступать, был растянут километра на два. На танках боекомплект – семь-восемь снарядов. Были ещё машины разминирования УР-70, которые пару раз с жутким грохотом и шумом бросили свои заряды килограммов по четыреста тротила в сторону боевиков. И тогда мы пошли в атаку.

Доходим до первого уровня домов и видим чеченку, бабульку лет восьмидесяти. Мы её за огород вытащили, показали, где находится лагерь жителей, и говорим: «Тебе туда». Она поползла.

Тут у нас начались потери. Доходим до второго уровня домов – слева взрыв. Погиб боец из нашего псковского отряда, Ширяев. Его просто разорвало.

Идём дальше. У кладбища река расширяется, соседи уходят в сторону, и фланг у нас остаётся открытым. Как раз в этом месте была небольшая высота, которую нам никак не обойти. Выходим на неё двумя группами. Чувствуется, что у боевиков она пристрелянная. Знали они, что нам мимо никак не пройти, и с нескольких сторон начали лупить по этой высоте с расстояния метров сто-триста. Это были точно не подствольники, взрывы более мощные, а скорее всего эрпэгэ (РПГ, ручной противотанковый гранатомёт. – Ред.) или самодельные миномёты.

И тут началось… События разворачивались стремительно: прицельное попадание в нашего пулемётчика Володю Широкова. Он погибает. Тут же убивают нашего снайпера Сергея Новикова. Коля Евтух пытается вытащить Володю, и тут «духовский» снайпер бьёт Коле в поясницу: у него перебит позвоночник. Ранили другого нашего снайпера.

Раненых мы вытаскиваем, начинаем перевязывать. Я осматриваю раненого снайпера. А у него ранение оказалось тяжелым. Олег Губанов пытается Вовку Широкова вытащить – опять взрыв, и Олег на меня летит сверху головой вниз! Стреляют со всех сторон!.. Опять попадание в Вовку – он горит! Нам никак не зацепиться… Отходим метров на пятьдесят, забрав троих раненых и одного погибшего. Широков остаётся лежать на высоте…

На правом фланге тоже заруба идет. Докладываем о потерях. Генералитет дает всем команду отходить – по селу будет работать авиация. Тагильцы и мы просим сначала полчаса, потом – ещё полчаса, чтобы забрать своих погибших.

Тут заходит пара штурмовиков СУ-25 и начинает нас бомбить! Сбросили две огромные бомбы на парашютах. Мы попрятались, как могли: кто за камень какой-то залёг, кто просто во дворе. Ба-бах… и метрах в пятидесяти от нас бомбы в землю входят!.. Но не взрываются… Первая мысль – бомба с замедлением. Лежим смирно, не шевелимся. А взрыва всё нет и нет. Оказалось, что бомбы были пятидесятых годов выпуска, уже некондиция. Так и не взорвались, на наше счастье.

На следующий день, девятого марта, опять идём на те же позиции. Метров за сто пятьдесят боевики встречают нас шквалом огня. То место, где погиб Широков, нам отсюда не видать, и ближе никак не подойти.

Мы думали, что Володи на бугре уже нет. Все уже были наслышаны были о том, как боевики глумились над погибшими. Стали расспрашивать другие отряды. Где-то там, оказывается, руку отрезанную нашли. Наш вопрос: «Есть такая-то татуировка?» Нет татуировки. Значит, не он. А Володя, как оказалось, на том же месте и лежал, где его убили. Не сумели мы в этот день подойти к высотке.

Десятого марта идём вперёд с Тимуром Сиразетдиновым. Рядом из 33-й бригады ребята с танком нас прикрывают. Оставили их с танком за домом, а сами поползли. Впереди – бугорок. Договариваемся: я бросаю гранату, а Тимур метров тридцать до сарая должен перебежать. Бросаю гранату за бугор. Тимур побежал. И тут очередь из пулемёта издалека… Пулемётчик нас отслеживал, это было понятно.

Тимур кричит: «Алексей, я ранен!..». Я – прыг к нему. Пулемётчик опять очередью поливает… Фонтанчики от пуль вокруг так и пляшут! «Джексон» сзади кричит: «Лежи!..». Чувствуется, есть какая-то мёртвая зона, где я к земле прижался, – не может меня пулемётчик достать. Подняться не могу – он тут же меня срежет.

И тут офицер из 33-й бригады меня спас – отвлёк внимание пулемётчика на себя (фамилия его Кичкайло, четырнадцатого марта он погиб и звание Героя получил посмертно). Он пошёл с солдатами за танком в сторону Тимура. Пулемётчик внимание на них переключил, стал по танку стрелять – только пули по броне щёлкают! Я воспользовался этой секундой и скатился в овраг, который тянулся в сторону боевиков. Там мёртвая зона, никто в меня не стреляет.

Бойцы затащили на танк Тимура и отошли. Я подполз – у Тимура ранение в области паха. Он без сознания. Разрезаю брюки, а там сгустки крови, словно желе… Перетягиваем ногу выше раны, перевязываем. Доктор наш делает ему прямой укол в сердце. Вызываем эмтээлбэшку (МТЛБ, малый тягач лёгкий бронированный. – Ред.), а она нас никак найти не может!.. Но вторая, посланная вслед, всё-таки нас отыскала. Забрасываем Тимура на неё, отправляем его в тыл.

Мы как-то очень надеялись, что Тимур выкарабкается. Ведь и на первой войне у него были ранения – пятьдесят пять осколков тогда в него попало. Он в тот раз выжил. Но через час по рации мне передают: «Циклон», ваш «трёхсотый» – «двухсотый» («трёхсотый» – раненый, «двухсотый» – убитый. – Ред.). А Тимур – мой близкий товарищ. Зашёл в сарай. Ком у горла… Не хотел, чтобы бойцы слёзы мои видели. Отсиделся там минут пять-десять, и снова вышел к своим.

В этот день большие потери были у всех. Артиллерийской поддержки никакой, танки без боекомплекта. Идём в атаку с автоматами да пулемётами без артподготовки. Поэтому одиннадцатого и двенадцатого марта руководители операции снова взяли тайм-аут.

Одиннадцатого марта нас на позициях подменил ижевский отряд Минюста. Мы отошли, чтобы доукомплектоваться боеприпасами. Меня как командира беспокоило ещё вот что. Дело в том, что в оперативное подчинение мне передали двадцать снайперов, которые занимали позиции в ущелье выше Комсомольского. И вот с этими-то снайперами у меня пропала связь. Надо было их теперь искать.

По дороге я заехал в штаб, где произошла трагикомическая и очень показательная . Подъезжаем к пилораме, куда штаб переехал, и наблюдаем такую картину. Бегают человек шесть генералов и журналисты разные. Оказывается, двое солдатиков полезли в овраг за телёнком. И вот тут-то их боевики огнём на землю положили и лупят по ним! Все бегают, суетятся, но никто ничего не делает, чтобы изменить ситуацию.

Я был с Вовкой «Ворчуном». Мы схватили какую-то эмтээлбэшку, подъехали и вытащили солдатиков. Потом отправились на поиски дальше.

Пока мы их искали, командира удмуртского отряда Ильфата Закирова вызвали в штаб на доклад. Туда приехал на совещание генерал Баранов, командующий Группировкой наших войск.

На этом совещании произошла очень неприятная история, которая имела трагические последствия. И вдвойне несправедливо, что генерал Трошев в своей книге о чеченской войне описал её со слов генерала Баранова. А написал он – ни больше ни меньше – что в спецназе Минюста оказались трусы, которые комфортно расположились в спальных мешках в спокойном месте и не особо хотели воевать. И только личное вмешательство доблестного генерала Баранова заставило этих трусов взяться за ум и затем уже показать себя геройски.

До сих пор никак не могу взять в толк: и как это можно было писать про какие-то мешки спальные и спокойное место, когда наша позиция была в самом центре Комсомольского, правее мечети, которую с командного пункта даже видно не было?

А вот как было на самом деле. В штабе всегда находились два полковника, военные коменданты Комсомольского и Алхазурово. Они мне и рассказали, что именно происходило на этом совещании. Ильфат докладывает обстановку (а перед совещанием я ему рассказал, что у нас происходит на позициях) как она есть – туда идти нельзя, здесь разрыв на правом фланге, отсюда боевики стреляют. А Баранов ему, не разобравшись: «Ты трус!». За Ильфата тогда вступился единственный человек, милицейский генерал Кладницкий, которого я за это лично уважаю. Он сказал примерно следующее: «Вы, товарищ командующий, неправильно ведёте себя с людьми. Нельзя так разговаривать». Я слышал, что после этого Кладницкого куда-то задвинули.

А Ильфат – парень восточный, для него такое обвинение вообще ужасно. Он, когда вернулся на позиции с этого совещания, был весь белый. Говорит отряду: «Вперёд!..». Я ему: «Ильфат, подожди, успокойся. Дай мне час времени. Я на высоту выйду, где Вовка Широков лежит, заберу его и тогда вместе пойдём. Не лезь никуда».

Незадолго до этого мы украли, тайком от нашего штаба, боевика убитого, полевого командира. Их несколько там, у штаба, лежало для опознания. И вот, через главу администрации Комсомольского, мы передаем боевикам предложение обменять его на Володю. Но ничего из этого не получилось. Не дождались мы тогда ответа. Тело боевика я отправил в комендатуру Урус-Мартана. Уже числа семнадцатого меня оттуда спрашивают: «Что нам с ним делать?». Отвечаю: «Да закопайте где-нибудь». Так его и похоронили, даже не знаю где.

Тогда я взял четверых бойцов, танк и снова пошёл к той самой злосчастной высоте. А боевики по ней вовсю лупят!.. Танк мы поставили в лощине, ребята меня прикрывают. Сам я с «кошкой» подполз снизу к краю обрыва, а потом бросил её и зацепил за ботинок (больше не за что было) то, что от Володи осталось. Какого я увидел Володю – это страшно… От здорового двадцатипятилетнего парня осталась разве что половина. На вид теперь это было тело десятилетнего подростка – он весь сгорел, скукожился. Из одежды одни ботинки на теле остались. Завернул я бережно его в плащ-палатку, до танка ползком дотащил, с ребятами на танк загрузил и отправил в штаб.

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, меня страшно потрясло то, как он выглядел. С другой стороны, отлегло от сердца – не пропал он без вести, и можно будет похоронить, как положено, на родной земле.

Эти мои чувства трудно описать словами. Совсем недавно ещё живой, тёплый человек, твой близкий друг, так много значащий для тебя, вдруг в течение каких-то мгновений погибает на твоих глазах – и ты не только не можешь для него ничего сделать, но не можешь даже забрать его мертвое тело, чтобы враги не смогли глумиться над ним!.. Вместо живых весёлых глаз, светлой улыбки и крепкого тела перед тобой распластано «нечто», изрешечённое осколками, сожжённое огнём, немое, бессловесное…

Запрашиваю по рации Ильфата – не отвечает. А перед этим по рации же он мне ещё раз повторил: «Я пошёл вперёд». Я ему снова: «Подожди, не спеши. Я подойду, тогда вместе пойдём». Тут наш генерал по рации мне дает приказ: «Я отстраняю вас, «Циклон», от командования сводным отрядом Минюста. Командовать будет старший лейтенант Закиров». Ну отстранил и отстранил. Я его тоже понимаю. Он там среди остальных генералов находится. Ну а что подполковника отстранил, а старлея назначил, – его вопрос.

Выхожу к дому, куда ижевцы пошли, и вижу – стоит отряд. Спрашиваю: «Где командир?». Показывают в сторону дома. Со мной четверо моих бойцов. Ещё беру «Деда» из ижевского отряда. Он человек опытный, в предыдущих кампаниях участвовал. Врываемся во двор, забрасываем гранатами, устраиваем стрельбу во все стороны. Видим – во дворе около дома лежат два тела, полностью изуродованные, одежда – в клочья. Это Ильфат со своим заместителем. Погибшие. «Дед» забросил их на танк, хотя очень непросто убитого поднять. Но здоровый он мужик.

А дело было так. Ильфат со своим замом вошёл во двор, и они схватились с боевиками практически врукопашную. Оказалось, что у боевиков за домом окопы вырыты были. Нескольких боевиков Ильфат со своим замом застрелили, а оставшиеся их самих гранатами забросали.

Так ижевский отряд остался без командира. Ребята – в шоке. Я их сразу чуть-чуть назад отвёл. А потом вообще отправил на замену в резерв. Они до сих пор мне это добрым словом вспоминают. Но я действительно понимал их психологическое состояние: нельзя их было тогда вперёд посылать.

Когда генералы орали на офицеров, те по-разному реагировали на это. Кто-то, как я, например, глотал всё это. Стреляю дальше – и всё. А кто-то эмоционально реагирует, как Ильфат, и погибает… Кстати, после его гибели командиром отряда снова назначили меня.

Ещё раз мыслями возвращаюсь к тому обидному для меня и моих боевых товарищей, что позволили себе два генерала: очернить в своей книге человека, совершенно неповинного в том, что в чём они его обвинили. Именно в Комсомольском я понял, что генералы, которые нами командовали, солдатиков-то и не знают. Для них – это боевая единица, а не живой человек. Они недаром их «карандашами» называют. Мне же пришлось эту горькую чашу испить до дна. Когда я в Питер приехал, каждому родственнику погибших – жене, родителям, детям – я в глаза смотрел.

А что касается солдат-срочников, о них там, наверху, никто особо не задумывался. Так ещё восьмого марта в штабе я попросил взвод, чтобы перекрыть разрыв на фланге между нами и нижнетагильцами. А мне отвечают: «Вот дам я тебе взвод, и у врага будет на тридцать мишеней больше. Потерь будет больше. Дай лучше координаты, я миномётом накрою». Ну что тут скажешь… Глупость, непрофессионализм? А расплачиваться за это приходится самым дорогим – жизнью…

Числа тринадцатого марта к нам на позиции подъехала ракетная установка «Штурм». Спрашивают: «Ну, куда тебе долбануть?». Отвечаю: «Вон по тому дому. Там огневая точка». Это метров семьдесят или сто от наших позиций. Говорят: «Не можем, нам метров четыреста пятьдесят надо». Ну а куда они на четыреста пятьдесят могут долбануть? Ведь всё, что по мне стреляет, находится на расстоянии от семидесяти до ста пятидесяти метров. Эта замечательная ракетная установка оказалась здесь совсем ненужной. Так и уехали ни с чем…

В тот же день служба снабжения боеприпасами спрашивает: «Что вам прислать?». До этого ничего не было из серьёзного , пулемётами да автоматами с подствольниками воевали. Говорю: «Пришлите «Шмелей» (огнемёт. – Ред.) штук восемь». Присылают восемь ящиков по четыре штуки в каждом, то есть тридцать две штуки. Господи, раньше-то где вы были?! Хоть и давали нам всё это без расписок, но жалко добро. Тащить столько железа вперёд очень тяжело было.

Начиная с восьмого марта из Комсомольского мы уже не выходили, на ночь оставались на своих позициях. Это было очень неприятно. Ведь примерно до пятнадцатого марта с тыла нас толком никто не прикрывал, боевики через нас пробегали периодически. Десятого марта один добежал до кладбища, которое было рядом с нами. Мы отработали по нему и поползли в ту сторону. На кладбище нашли вещмешки с патронами. Боевики их заранее подготовили. И только после четырнадцатого-пятнадцатого марта подмосковный ОМОН начал подчищать за нами дворы и огороды.

Пятнадцатого марта Комсомольское окутал такой туман, что в трёх метрах ничего было не видно. Ещё раз сходили с бойцами на высоту, где Широков погиб, забрали оружие. Кстати, ни одного ствола за всё время боёв мы не потеряли.

И тут меня позвали соседи из Внутренних войск на координацию действий. Так ведь там меня не чуть застрелили, а я так и не понял, свои это были или чужие! Вот как всё было. Соседи сидели в доме неподалёку. Захожу во двор и вижу, что в метрах двадцати мимо сарая бегут какие-то фигуры в камуфляже. Обернулись на меня, посмотрели – и как дадут очередь из автомата в мою сторону! Прямо скажем, неожиданно… Спасибо и за то, что попали только в стену рядом.

Отличить своих от чужих было действительно очень трудно – все были вперемешку. Ведь все выглядят одинаково: камуфляж, все грязные, с бородами.

Был такой характерный случай. Командир чувашского отряда спецназа ГУИН занял дом со своими бойцами. Как положено, сначала гранату бросили. Через некоторое время спускается командир с фонариком в подвал. Посветил фонариком и увидел – сидит боевик, смотрит на него и лишь глазами моргает. Наш – вверх прыг: а вылезти не может – автомат зацепился за края лаза. Выскочил всё-таки, гранату в подвал. И очередь из автомата… Оказалось, что там почти что неживой раненый боевик сидел, у него уже гангрена началась. Поэтому-то он не стрелял, а только глазами и мог моргать.

Именно пятнадцатого марта, как потом рассказывали коменданты Комсомольского и Алхазурово, все генералы по спутниковому телефону, как один, каждый своему начальству, докладывают: «Комсомольское взято, контролируется полностью». Какое там контролируется, если шестнадцатого марта у нас опять потери – три человека погибшими, человек пятнадцать ранеными? В этот день погибли Сергей Герасимов из новгородского отряда «Русичи», Владислав Байгатов из псковского отряда «Зубр» и Андрей Захаров из «Тайфуна». Семнадцатого марта ещё один боец из «Тайфуна» погиб, Александр Тихомиров.

Шестнадцатого марта вместе с приданным нам взводом ярославского ОМОНа мы от середины Комсомольского двинулись к школе – сходиться с 33-й бригадой. Начинаем смыкаться и видим – прямо на нас идёт танк Т-80! К тому времени техника армейская уже подошла. А связь у нас всех разная. Я только со своим генералом могу разговаривать, омоновцы – со своим командованием, бойцы из 33-й бригады – только со своим. Генерала своего спрашиваю: «Чего делать? Он же сейчас по нам лупить начнёт!..». Хорошо, что у нас флаг российский с собой был. Я его развернул и вышел в зону видимости танка. Он на меня сориентировался, и с 33-й бригадой соединились мы благополучно.

Числа семнадцатого-восемнадцатого боевики начали массово сдаваться. За один день в плен взяли человек двести. Потом их начали ещё и из подвалов выкапывать. Были какие-то попытки прорыва двадцатого марта, но к тому времени уж, по большому счету, всё было кончено. Кресты на высоте, где погибли Широков, Новиков, был тяжело ранен Коля Евтух, мы ставили двадцать третьего марта.

Позже мы узнали, что по амнистии под президентские выборы (26 марта 2000 года состоялись выборы Президента Российской Федерации. – Ред.) многих из боевиков выпустили. Но, если бы заранее было известно что их выпустят, то, по логике и по совести, не надо было и брать их в плен. Правда, все тайфуновцы специально ушли, когда боевики начали сдаваться. Я отправил работать на приём пленных одного своего заместителя и тех из наших, которые в боевых действиях не участвовали, из охраны. Это надо понять: у нас были жесточайшие потери. Погибли мои друзья Владимир Широков и Тимур Сиразетдинов, с которыми я прошёл Дагестан. Я просто боялся, что не все смогут выдержать. Не хотелось брать грех на душу.

Сейчас я оглядываюсь на то, что было в Комсомольском, и удивляюсь тому, что человеческий организм выдержал такие нагрузки. Ведь проползали мы все Комсомольское много раз вдоль и попёрек. То снег выпадет, то дождь. Холодные и голодные… Сам-то я там на ногах перенёс пневмонию. Жидкость из лёгких выходила при дыхании, толстым слоем осаживалась на рации, когда я говорил. Врач колол мне какие-то лекарства, благодаря которым я продолжал работать. Но… как робот какой-то.

Непонятно, на каком таком ресурсе мы все всё это выдержали. За две недели непрерывных боёв ни еды нормальной, ни отдыха. Днём в подвале костерок разожжём, сварим курицу какую-нибудь, потом бульон этот пьём. Ни сухпайки, ни тушёнку мы практически не ели. Не лезло в глотку. А до этого мы же ещё восемнадцать дней на горе своей поголодали. И перерыв-то между этими событиями был всего-то два-три дня.

Теперь уже можно, всё осмыслив, подвести итоги штурма Комсомольского. Вся операция была проведена безграмотно. А ведь была возможность блокировать село по-настоящему. Население уже было выведено из села, так что можно было бомбить и обстреливать сколько угодно. И только после этого уже штурмовать.

А штурмовали мы населенный пункт не теми силами, которые должны быть по всем правилам тактики. Нас должно было быть в четыре-пять раз больше, чем обороняющихся. Но нас было меньше, чем обороняющихся. Ведь только отборных бойцов Гелаева было шестьсот-восемьсот человек. А ещё местные ополченцы, который со всех окрестных сел пришли по его призыву.

Позиции у боевиков были очень хорошие: они находились выше нас, а мы шли снизу вверх. Стреляли они по нам с заранее подготовленных позиций из-за каждого угла. Мы начинаем движение вперёд, и рано или поздно они нас замечают. Когда они с одной огневой точки открывают огонь, а мы сосредотачиваем на ней свой огонь, то тут по нам ещё с двух-трёх точек по нам начинают стрелять и дают первой точке отойти. Кроме того, в первую неделю и мы, и боевики были вооружены приблизительно одинаково. На тех танках, которые были нам приданы, практически не было боеприпасов – по семь-восемь снарядов на танк Т-62. Танки Т-80 нам прислали только числа двенадцатого. Огнемёты «Шмель» появились примерно дней через десять боёв.

А если по уму, то надо было обойти Комсомольское со стороны села Алхазурово, выше которого стоял наш полк Министерства обороны, и с позиций полка давить боевиков с высот вниз. Я очень хорошо отношусь к бойцам спецназа Внутренних войск и очень плохо к командованию Внутренних войск, которое осуществляло общее руководство этой операцией. Я хоть и без высшего военного образования, но могу точно сказать, что так, как они вели боевые действия в Комсомольском, воевать нельзя. С одной стороны, не научились они в академиях тактике ведения боевых действий. А с другой стороны, желание нахрапом получить высокие награды и отчитаться вовремя было заметно невооружённым глазом. Не трусы были наши генералы. Но и не полководцы. Далеко не полководцы…

Конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что командование наше очень спешило. Приближались выборы Президента. Поэтому операцию проводили, невзирая на людские потери. Операцией командовали около семи генералов. Общее командование сначала осуществлял генерал из Внутренних войск, из дивизии особого назначения «Дон-100». Потом командовал комендант Урус-Мартана, потом командующий Внутренними войсками генерал-полковник Лабунец, знакомый нам по Дагестану. Позже приехал командующий группировкой генерал Баранов. Но добрые слова я могу сказать только о генерале-лейтенанте Кладницком из МВД. Это был человек, который по-настоящему понимал, что там реально творится.

И ещё одно точно могу сказать – солдаты-срочники проявили себя геройски. Не видел я ни одного случая трусости. Это были трудяги. Но жалели их только взводные и другие офицеры такого уровня. А генералы их не жалели. У них была главная задача: чтобы их самих не вздрючили. И при случае, может быть, и высокую награду получить.

Но самый главный итог этой бездарной операции – Гелаев-«Ангел» со своей элитой всё-таки ушёл. Правда, понёс большие потери. Однако в основном погибли ополченцы, что подтягивались из окрестных сёл.

Потом везде стали говорить: «Мы разбили Гелаева». Но я не считаю, что мы его разбили. Над Гелаевым победы не было, раз он ушёл. А потери, которые мы понесли, были неоправданные. Вот если бы мы его уничтожили, то тогда эти потери можно было бы хоть как-то оправдать.

Сам я не был Александром Матросовым, в Комсомольском на амбразуру в бою не бросался. Но для себя тогда решил, что безрассудные приказы генеральские придётся и мне выполнять вместе со всеми. Идти вперёд нельзя, но надо, потому что есть приказ. Поэтому я шёл вперёд вместе с бойцами. Создалась такая ситуация, что по-другому я никак поступить не мог. Если сам не пойдёшь, а ребят пошлёшь, неправильный ты человек. А не пойдёшь вместе с ними вообще, всех трусами назовут. Прямо как в русской народной сказке: «Налево пойдёшь – пропадёшь, направо – погибнешь, прямо пойдёшь – себя и коня потеряешь». А идти надо…

Хотя с нашим генералом у меня отношения во время операции были жёсткие, доложил он руководству всё, как было. Что «Тайфун» шёл по самому опасному направлению вдоль реки Гойты, что дольше всех находился на позициях и понёс самые большие потери. Я считаю так: наш отряд действительно сражался геройски, а меня представили даже к званию Героя России за заслуги всего отряда.

Через неделю, двадцать шестого марта 2000 года, состоялись выборы Президента Российской Федерации. И жители села Комсомольского, которое мы «геройски» стёрли с лица земли, тоже голосуют в одной из школ Урус-Мартана. И нам, отряду «Тайфун», оказывают честь обеспечивать безопасность именно этого избирательного участка. Мы его заранее проверяем, с ночи выставляем охрану. Появляется глава администрации Комсомольского. Он был свидетелем того, как мы ни одного целого дома в селе не оставили, включая его собственный дом…

Я работу организовал, и поэтому мне оставалось только проверять, заезжая время от времени участок. Приезжаю к вечеру, чтобы забрать избирательную урну. Хотя поздно вечером передвигаться по Урус-Мартану было опасно, но на ночь оставлять урну и охранять её в участке было еще опасней. В соответствии со всеми демократическими процедурами опечатанную урну в сопровождении бронетранспортёра мы благополучно доставили в комендатуру.

А закончилось голосование тем, что мы с главой Комсомольского распили бутылку водки. Он говорит: «Я понимаю, что ничего личного в том, что произошло, не было. Вы – солдаты». Мы – ему: «Конечно, у нас никакой вражды к жителям нет. У нас враги – боевики».

Результат выборов по этому участку сразил всех наповал. Восемьдесят процентов голосов – за Путина, процентов десять – за Зюганова. И процента три – за чеченца Джебраилова. И могу свидетельствовать, что никаких признаков фальсификаций на частке не было. Так проголосовали главы чеченских родов Комсомольского. Вот такие вот расклады…