Теперь уже редко бываю в тех местах: занесло, затянуло, залило, забило песком последние сеймские омута.
Вот, говорят, раньше реки были глубже...
Зачем же далеко в историю забираться? В не так далекое время любил я наведываться под Липино, верстах в двадцати пяти от дома. В самый раз против древнего обезглавленного кургана, над которым в знойные дни завсегда парили коршуны, была одна заветная яма. В этом месте река, упершись в несокрушимую девонскую глину, делает поворот с таким норовом, что начинает крутить целиком весь омут, создавая обратно - круговое течение. Часами здесь кружат, никак не могут вырваться на вольную воду щепа, водоросли, торчащие горлышком вверх бутылки, обломки вездесущего пенопласта, и денно и нощно урчат, булькают и всхлипывают страшноватые воронки, которых избегают даже гуси. Ну а ночью у омута и вовсе не по себе, когда вдруг гулко, тяжко обрушится подмытый берег или полоснет по воде плоским хвостом, будто доской, поднявшийся из ямы матерый хозяин-сом.
Как-то застал я перевозчика Акимыча возле своего шалаша за тайным рыбацким делом. Приладив на носу очки, он сосредоточенно выдирал золотистый корд из обрезка приводного ремня - замышлял перемет. И все сокрушался: нет у него подходящих крючков.
Я порылся в своих припасах, отобрал самых лихих, гнутых из вороненой двухмиллиметровой проволоки, которые когда-то приобрел просто так, для экзотики, и высыпал их в Акимычеву фуражку. Тот взял один непослушными, задубелыми пальцами повертел перед очками и насмешливо посмотрел на меня, сощурив один глаз:
А я думал и вправду крюк. Придется в кузне заказывать. А эти убери со смеху.
Не знаю, заловил ли Акимыч хозяина Липиной ямы, потому что потом по разным причинам образовался у меня перерыв, не стал я ездить в те места. Лишь спустя несколько лет довелось, наконец, проведать старые свои сижи.
Поехал и не узнал реки.
Русло сузилось, затравенело, чистые пески на излучинах затянуло дурнишником и жестким белокопытником, объявилось много незнакомых мелей и кос. Не стало приглубых тягунов быстрин, где прежде на вечерней зорьке буравили речную гладь литые, забронзовелые язи. Бывало, готовишь снасть для проводки, а пальцы никак не могут попасть лесой в колечко - такой охватывает азартный озноб при виде крутых, беззвучно расходящихся кругов... Ныне все это язевое приволье ощетинилось кугой и пиками стрелолиста, а всюду, где пока свободно от трав, прет черная донная тина, раздобревшая от избытка удобрений, сносимых дождями с полей.
"Ну уж, - думаю, - с Липиной ямой ничего не случилось. Что может статься с такой пучиной!" Подхожу и не верю глазам: там, где когда-то страшно крутило и водоворотило, горбом выпер грязный серый меляк, похожий на большую околевшую рыбину, и на том меляке - старый гусак. Стоял он этак небрежно, на одной лапе, охорашиваясь, клювом изгоняя блох из-под оттопыренного крыла. И невдомек глупому, что еще недавно под ним было шесть-семь метров черной кипучей глубины, которую он же сам, возглавляя выводок, боязливо оплывал сторонкой.
Глядя на зарастающую реку, едва сочившуюся присмиревшей водицей, Акимыч горестно отмахнулся:
И даже удочек не разматывай! Не трави душу. Не стало делов, Иваныч, не стало!
Вскоре не стало на Сейме и самого Акимыча, избыл его старый речной перевоз...
На берегу, в тростниковом шалаше, мне не раз доводилось коротать летние ночи. Тогда же выяснилось, что мы с Акимычем, оказывается, воевали в одной и той же горбатовской третьей армии, участвовали в "Багратионе", вместе ликвидировали Бобруйский, а затем и Минский котлы, брали одни и те же белорусские и польские города. И даже выбыли из войны в одном и том же месяце. Правда, госпиталя нам выпали разные: я попал в Серпухов, а он - в Углич.
Ранило Акимыча бескровно, но тяжело: дальнобойным фугасом завалило в окопе и контузило так, что и теперь, спустя десятилетия, разволновавшись, он внезапно утрачивал дар речи, язык его будто намертво заклинивало, и Акимыч, побледнев, умолкал, мучительно, вытаращенно глядя на собеседника и беспомощно вытянув губы трубочкой. Так длилось несколько минут, после чего он глубоко, шумно вздыхал, поднимая при этом острые, худые плечи, и холодный пот осыпал его измученное немотой и окаменелостью лицо. "Уж не помер ли?" - нехорошо сжалось во мне, когда я назрел на обгорелые останки Акимычева шалаша.
Ан - нет! Прошлой осенью иду по селу, мимо новенькой белокирпичной школы, так ладно занявшей зеленый взгорок над Сеймом, гляжу. а навстречу - Акимыч! Торопко гукает кирзачами, картузик, телогреечка внапашку, на плече - лопата.
Здорово, друг сердечный! - раскинул я руки. преграждая ему путь. Акимыч, бледный, с мучительно одеревеневшими губами, казалось, не признал меня вовсе. Видно, его что-то вывело из себя и, как всегда в таких случаях, намертво заклинило.
Ты куда пропал-то?! Не видно на реке. Акимыч вытянул губы трубочкой, силясь что-то сказать
Гляжу, шалаш твой сожгли.
Вместо ответа он повертел указательным пальцем v виска, мол, на это большого ума не надо.
Так ты где сейчас, не пойму?
Все еще не приходя в себя, Акимыч кивнул головой в сторону школы.
Ясно теперь. Сторожишь, садовничаешь. А с лопатой куда?
А-а? - вырвалось у него, и он досадливо сунул плечом, порываясь идти.
Мы пошли мимо школьной ограды по дороге, обсаженной старыми ивами, уже охваченными осенней позолотой. В природе было еще солнечно, тепло и даже празднично, как иногда бывает в начале погожего октября, когда доцветают последние звездочки цикория и еще шарят по запоздалым шапкам татарника черно-бархатные шмели. А воздух уже остер и крепок и дали ясны и открыты до беспредельности.
Прямо от школьной ограды, вернее, от проходящей мимо нее дороги, начиналась речная луговина, еще по-летнему зеленая, с белыми вкраплениями тысячелистника, гусиных перьев и каких-то луговых грибов. И только вблизи придорожных ив луг был усыпан палым листом, узким и длинным, похожим на нашу сеймскую рыбку-верховку. А из-за ограды тянуло влажной перекопанной землей и хмельной яблочной прелью. Где-то там, за молодыми яблонями, должно быть, на спортивной площадке, раздавались хлесткие шлепки по волейбольному мячу, иногда сопровождаемые всплесками торжествующих, одобрительных ребячьих вскриков, и эти молодые голоса под безоблачным сельским полднем тоже создавали ощущение праздничности и радости бытия.
Все это время Акимыч шел впереди меня молча и споро, лишь когда минули угол ограды, он остановился и сдавленно обронил:
Вот, гляди...
В грязном придорожном кювете валялась кукла. Она лежала навзничь, раскинув руки и ноги. Большая и все еще миловидная лицом, с легкой, едва обозначенной улыбкой на припухлых по-детски губах. Но светлые шелковистые волосы на голове были местами обожжены, глаза выдавлены, а на месте носа зияла дыра. прожженная, должно быть, сигаретой. Кто-то сорвал с нее платье, а голубенькие трусики сдернул до самых башмаков, и то место, которое прежде закрывалось ими. тоже было истыкано сигаретой.
Это чья же работа?
Кто ж их знает... - не сразу ответил Акимыч, все еще сокрушенно глядя на куклу, над которой кто-то так цинично и жестоко глумился. - Нынче трудно на кого думать. Многие притерпелись к худу и не видят, как сами худое творят. А от них дети того набираются. С куклой это не первый случай. Езжу я и в район, и в область и вижу: то тут, то там - под забором ли, в мусорной куче - выброшенные куклы валяются. Которые целиком прямо, в платье, с бантом в волосах, а бывает, - без головы или: без обеих ног... Так мне нехорошо видеть это! Аж сердце комом: сожмется... Может, со мной с войны такое. На всю жизнь; нагляделся я человечины... Вроде и понимаешь: кукла. Да, ведь облик-то человеческий. Иную так сделают, что и от живого дитя не отличишь. И плачет по-людски. И когда это подобие валяется растерзанное у дороги - не могу видеть. Колотит меня всего. А люди идут мимо - каждый по своим делам, - и ничего... Проходят парочки, за руки держатся, про любовь говорят, о детках мечтают. Везут малышей в колясках - бровью не поведут. Детишки бегают - привыкают к такому святотатству. Вот и тут: сколько мимо прошло учеников! Утром - в школу, вечером - из школы. А главное - учителя: они ведь тоже мимо проходят. Вот чего не понимаю. Как же так?! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха!... Эх!...
Акимыч вдруг побледнел, лицо напряглось той страшной его окаменелостью, а губы сами собой вытянулись трубочкой, будто в них застряло и застыло что-то невысказанное.
Я уже знал, что Акимыча опять "заклинило" и заговорит он теперь нескоро.
Он сутуло, согбенно перешагнул кювет и там, на пустыре, за поворотом школьной ограды, возле большого лопуха с листьями, похожими на слоновые уши, принялся копать яму, предварительно наметив лопатой ее продолговатые контуры. Ростом кукла была не более метра, но Акимыч рыл старательно и глубоко, как настоящую могилку, зарывшись по самый пояс. Обровняв стенку, он все так же молча и отрешенно сходил к стожку на выгоне, принес охапку сена и выстлал им днище ямы. Потом поправил на кукле трусишки, сложил ее руки вдоль туловища и так опустил в сырую глубину ямы. Сверху прикрыл ее остатками сена и лишь после этого снова взялся за лопату.
И вдруг он шумно вздохнул, будто вынырнул из какой-то глубины, и проговорил с болью:
Всего не закопать...
Рассказчик описывает некогда мощную реку: «...И денно и нощно урчат, булькают и всхлипывают страшноватые воронки, которых избегают даже гуси. Ну а ночью у омута и вовсе не по себе, когда вдруг гулко, тяжко обрушится подмытый берег или полоснет по воде плоским хвостом, будто доской, поднявшийся из ямы матерый хозяин-сом».
Но прошло несколько лет. «Русло сузилось, затравенело, чистые пески на излучинах затянуло дурнишником и жестким белокопытником, объявилось много незнакомых мелей и кос. Не стало приглубых тягунов-быстрин, где прежде на вечерней зорьке буравили речную гладь литые, забронзовелые язи... Ныне все это язевое приволье ощетинилось кугой и пиками стрелолиста, а всюду, где пока свободно от трав, прет черная донная тина, раздобревшая от избытка удобрений, сносимых дождями с полей. Там, где когда-то крутило и водоворотило, горбом выпер грязный серый метляк, похожий на большую околевшую рыбину. Глядя на зарастающую реку, едва сочившуюся присмиревшей водицей, Акимыч горестно отмахнулся:
— И даже удочек не разматывай! Не трави душу...» Кто такой Акимыч?
«Мы с Акимычем... воевали в одной и той же горбатовской третьей армии, участвовали в «Багратионе», вместе ликвидировали Бобруйский, а затем и Минский котлы, брали одни и те же белорусские и польские города...
Ранило Акимыча бескровно, но тяжело: дальнобойным фугасом завалило в окопе и контузило так, что и теперь, спустя десятилетия, разволновавшись, он внезапно утрачивал дар речи, язык его будто намертво заклинивало, и Акимыч, побледнев, умолкал, мучительно, вытаращенно глядя на собеседника и беспомощно вытянув губы трубочкой».
Однажды, встретив его, рассказчик заметил признаки необычайного волнения. Что случилось?
Акимыч кивнул головой в сторону школы.
«В грязном придорожном кювете валялась кукла. Она лежала навзничь, раскинув руки и ноги. Большая и все еще миловидная лицом, с легкой, едва обозначенной улыбкой на припухлых по-детски губах. Но светлые шелковистые волосы на голове были местами обожжены, глаза выдавлены, а на месте носа зияла дыра, прожженная, должно быть, сигаретой. Кто-то сорвал с нее платье, а голубенькие трусики сдернул до самых башмаков, и то место, которое прежде закрывалось ими, тоже было истыкано сигаретой».
Акимыч сокрушенно глядит на куклу, над которой кто-то так цинично и жестоко глумился.
— Многие притерпелись к худу и не видят, как сами худое творят. А от них дети того набираются. С куклой это не первый случай... Езжу я... и вижу: то тут, то там — под забором ли, в мусорной куче — выброшенные куклы валяются. Которые целиком прямо, в платье, с бантом в волосах, а бывает, — без головы или без обеих ног. Так мне нехорошо видеть это! Аж сердце комом сожмется... Колотит меня всего. А люди идут мимо — каждый по своим делам, и ничего. Проходят парочки, за руки держатся, про любовь говорят, о детках мечтают. Везут малышей в колясках — бровью не поведут. Детишки бегают — привыкают к такому святотатству... Как же так?! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха!.. Эх...»
Акимыч несет куклу закапывать. Ведь это — подобие человека.
«Он сутуло, согбенно перешагнул кювет и там, на пустыре, за поворотом школьной ограды, возле большого лопуха с листьями, похожими на слоновые уши, принялся копать яму, предварительно наметив ее продолговатые контуры. Ростом кукла была не более метра, но Акимыч рыл старательно и глубоко, как настоящую могилку, зарывшись по самый пояс.
Обровняв стенку, он все так же молча и отрешенно сходил к стожку на выгоне, принес охапку сена и выстлал им днище ямы. Потом поправил на кукле трусишки, сложил ее руки вдоль туловища и так опустил в сырую глубину ямы. Сверху прикрыл остатками сена и лишь после этого снова взялся за лопату. И вдруг он шумно вздохнул... и проговорил с болью:
— Всего не закопать...»
Прошедший войну старик, видя изуродованную куклу, поражается, насколько очерствели люди, и хоронит куклу как человека.
Рассказчик любит наведываться под Липино, верстах в двадцати пяти от его дома. Там на реке - большой омут, который избегали даже гуси. В этом месте рыбачит только старый, израненный, прошедший войну перевозчик Акимыч.
Вновь посетив родные места, рассказчик снова встречает старого перевозчика. Он сильно взволнован и, держа в руках лопату, стремительно направляется к школе, неподалёку от которой, возле дороги, лежит кукла с выдавленными глазами и следами ожогов от сигарет на месте носа и тех местах, что раньше были прикрыты трусиками.
Акимычу трудно видеть такие издевательства над куклой. Он насмотрелся подобного на войне: «Вроде и понимаешь: кукла. Да, ведь облик-то человеческий».
Кроме того, старику кажется странным равнодушие людей, которые спокойно проходят мимо и не обращают никакого внимания на истерзанную куклу.
Акимыч выкапывает небольшую яму и хоронит куклу, совсем как человека. С болью в голосе он говорит: «Всего не закопать…».
Очень краткий пересказ Е. И Носов "Кукла"СРОЧНО!!! Очень краткий пересказ Е. И Носов "Кукла"
- Краткое содержание рассказа "Кукла" Носова Е. И.
Рассказчик описывает некогда мощную реку: …И денно и нощно урчат, булькают и всхлипывают страшноватые воронки, которых избегают даже гуси. Ну а ночью у омута и вовсе не по себе, когда вдруг гулко, тяжко обрушится подмытый берег или полоснет по воде плоским хвостом, будто доской, поднявшийся из ямы матерый хозяин-сом.
Но прошло несколько лет. Русло сузилось, затравенело, чистые пески на излучинах затянуло дурнишником и жестким белокопытником, объявилось много незнакомых мелей и кос. Не стало приглубых тягунов-быстрин, где прежде на вечерней зорьке буравили речную гладь литые, забронзовелые язи.. . Ныне все это язевое приволье ощетинилось кугой и пиками стрелолиста, а всюду, где пока свободно от трав, прет черная донная тина, раздобревшая от избытка удобрений, сносимых дождями с полей. Там, где когда-то крутило и водоворотило, горбом выпер грязный серый метляк, похожий на большую околевшую рыбину. Глядя на зарастающую реку, едва сочившуюся присмиревшей водицей, Акимыч горестно отмахнулся:
И даже удочек не разматывай! Не трави душу… Кто такой Акимыч?
Мы с Акимычем.. . воевали в одной и той же горбатовской третьей армии, участвовали в Багратионе, вместе ликвидировали Бобруйский, а затем и Минский котлы, брали одни и те же белорусские и польские города.. .
Ранило Акимыча бескровно, но тяжело: дальнобойным фугасом завалило в окопе и контузило так, что и теперь, спустя десятилетия, разволновавшись, он внезапно утрачивал дар речи, язык его будто намертво заклинивало, и Акимыч, побледнев, умолкал, мучительно, вытаращенно глядя на собеседника и беспомощно вытянув губы трубочкой.
Однажды, встретив его, рассказчик заметил признаки необычайного волнения. Что случилось?
Акимыч кивнул головой в сторону школы.
В грязном придорожном кювете валялась кукла. Она лежала навзничь, раскинув руки и ноги. Большая и все еще миловидная лицом, с легкой, едва обозначенной улыбкой на припухлых по-детски губах. Но светлые шелковистые волосы на голове были местами обожжены, глаза выдавлены, а на месте носа зияла дыра, прожженная, должно быть, сигаретой. Кто-то сорвал с нее платье, а голубенькие трусики сдернул до самых башмаков, и то место, которое прежде закрывалось ими, тоже было истыкано сигаретой.
Акимыч сокрушенно глядит на куклу, над которой кто-то так цинично и жестоко глумился.
Многие притерпелись к худу и не видят, как сами худое творят. А от них дети того набираются. С куклой это не первый случай.. . Езжу я.. . и вижу: то тут, то там под забором ли, в мусорной куче выброшенные куклы валяются. Которые целиком прямо, в платье, с бантом в волосах, а бывает, без головы или без обеих ног. Так мне нехорошо видеть это! Аж сердце комом сожмется.. . Колотит меня всего. А люди идут мимо каждый по своим делам, и ничего. Проходят парочки, за руки держатся, про любовь говорят, о детках мечтают. Везут малышей в колясках бровью не поведут. Детишки бегают привыкают к такому святотатству.. . Как же так? ! Чему же ты научишь, какой красоте, какому добру, если ты слеп, душа твоя глуха!. . Эх…
Акимыч несет куклу закапывать. Ведь это подобие человека.
Он сутуло, согбенно перешагнул кювет и там, на пустыре, за поворотом школьной ограды, возле большого лопуха с листьями, похожими на слоновые уши, принялся копать яму, предварительно наметив ее продолговатые контуры. Ростом кукла была не более метра, но Акимыч рыл старательно и глубоко, как настоящую могилку, зарывшись по самый пояс.
Обровняв стенку, он все так же молча и отрешенно сходил к стожку на выгоне, принес охапку сена и выстлал им днище ямы. Потом поправил на кукле трусишки, сложил ее руки вдоль туловища и так опустил в сырую глубину ямы. Сверху прикрыл остатками сена и лишь после этого снова взялся за лопату. И вдруг он шумно вздохнул.. . и проговорил с болью:
Всего не закопать…
- В начале рассказа идут воспоминания о детстве. Описание реки, омута. Далее идт рассказ о том, как главный герой застал перевозчика Акимыча за рыбацким делом. Далее идут строки "Не знаю, заловил ли Акимыч хозяина Липиной ямы, потому что потом по разным причинам образовался у меня перерыв, не стал я ездить в те места. Лишь спустя несколько лет довелось, наконец, проведать старые свои сижи. ".
Автор не узнат реки, дивиться краю и его изменению. Большой омут превратился в мелководье. После небольшого отступления о природе идт рассказ о войне и армии. О боях в которых участвовал главный герой и Акимыч. Рассказ о контузии перевозчика.
После войны, затерялся след старого друга. Герой думает, что тот умер. Но нет. Они встретились посреди улицы. Акимыч стал совсем немой. Начался "разговор". Как узнал автор из одностороннего разговора, Акимыч работает теперь в школе. Пройдя вместе с ним герой любуется красотой природы. Любование обрывает кукла. Которая привлекла внимание старика Акимыча.
" В грязном придорожном кювете валялась кукла. Она лежала навзничь, раскинув руки и ноги. Большая и все еще миловидная лицом, с легкой, едва обозначенной улыбкой на припухлых по-детски губах. Но светлые шелковистые волосы на голове были местами обожжены, глаза выдавлены, а на месте носа зияла дыра. прожженная, должно быть, сигаретой. Кто-то сорвал с нее платье, а голубенькие трусики сдернул до самых башмаков, и то место, которое прежде закрывалось ими. тоже было истыкано сигаретой. " Пишет автор.
Акимыч спускается в кювет и вырывает "могилку" для куклы. Тщательно закапывая е. Затем выпрямившись произносит:
"- Всего не закопать… "Надеюсь, я смогла вам помочь.
Тема войны не обошла русскую литературу. Немело рассказов, романов, стихотворений посвящено этому жестокому времени и послевоенному периоду. Один из таких рассказов принадлежит Евгению Носову. Вспомним его проблематику и краткое содержание. "Кукла" Евгения Носова - это короткий, но проникновенный рассказ о человеческом сердце, не очерствевшем за годы войны.
Своему рассказу дал очень краткое содержание Носов: "Кукла" занимает лишь несколько страниц. Действие рассказа происходит через несколько десятков лет после войны. Произведение начинается с того, как рассказчик вспоминает небольшую деревеньку под Липино, куда он часто заезжал по служебным делам. Есть там местечко, где река образует глубокий омут с сильным течением, и в этом омуте водятся большие сомы - "хозяева реки". Часто сюда ходил в свободное время рассказчик порыбачить вместе с приятелем своим стариком Акимычем.
Прошло несколько лет. Обмелела река, не стало омута, а на его месте появился холмик. Вскоре не стало и Акимыча.
Вспоминает автор о былых днях, как рыбачили с Акимычем. Выяснилось, что они служили в одной и той же армии и почти одновременно были госпитализированы. Акимыч был контужен, и даже сейчас он не мог полностью оправиться от недуга. При волнении старик не мог говорить, его язык слово деревенел, и он лишь беспомощно вытягивал губы в трубочку.
Однажды осенью приехал рассказчик в деревню после долгой отлучки и увидел, что сгорел шалаш Акимыча, в котором тот ночевал. Но чуть погодя увидел старика живым и здоровым. Он шел куда-то с лопатой на плече, взволнованный и расстроенный. Говорить он не мог, лишь жестом позвал за собой. Они прошли мимо школы, где Акимыч работал сторожем, прошли мимо зеленого луга, и в канаве рассказчик увидел то, что так расстроило его друга. Это была кукла с выдавленными глазами и оторванными волосами, а на месте носа и там, где прежде были сорванные трусики, зияли дыры, прожженные сигаретами.
Акимыч наконец смог говорить и поведал, что много находит таких брошенных кукол, но не может спокойно на них смотреть. Слишком напоминают они людей, а за войну он на людскую гибель немало насмотрелся. Злился Акимыч, что все остальные безразличны - даже будущие матери, даже учителя. А детям нельзя привыкать к таким картинам. Вот и взялся старик хоронить таких вот брошенных кукол, очень уж похожих на детей. Копал для них маленькие могилки, устилал сеном. "Всего не закопать" - таким вздохом старика заканчивается рассказ.
Таково краткое содержание. "Кукла" Носова, несмотря на небольшой объем, затрагивает очень важные темы.
Тема сострадания в рассказе
Что же хотел донести до нас автор своим коротким произведением? Как показывает краткое содержание, "Кукла" Носова напоминает нам, как страшно стать равнодушными, зачерстветь душой. Перестать видеть красоту окружающего мира и безобразия, творящиеся в нем. Старик Акимыч, пройдя войну, насмотревшись на смерть, не разучился сострадать. Это проявилось в малом - в жалости к брошенным игрушкам. Но человек, который не может равнодушно смотреть на выброшенную куклу, никогда не бросит в беде и другого человека.
Читая рассказ, мы невольно сострадаем и самому Акимычу - старику, прошедшему войну, контуженному и оставшемуся в одиночестве. Возможно, его контузия в рассказе имеет и более глубокий смысл: человек пытается сказать - и не может, и ему остается лишь молча наблюдать за бедами вокруг себя и молча пытаться что-либо исправить. Хотя бы то, что в его силах.
Тема красоты в рассказе "Кукла"
О чем еще заставляет задуматься краткое содержание? "Кукла" Носова затрагивает и тему красоты и гармонии в мире. Ведь неспроста вся сцена с куклой происходит на фоне красоты осенней природы, когда все в мире будто залито яркими красками, и тишина стоит, и умиротворенность. В природе - гармония, в жизни людей - хаос. И люди сами создают этот хаос. Кто-то - затевая войну, а кто-то - просто выбросив надоевшую куклу...
Вечная тема короткого рассказа
"Все проходит, да не все забывается" - эти слова читаются между строк, словно краткое содержание Е. Носова "Кукла".Закончилась война - жизнь идет своим чередом. Самый бурный и глубокий омут рано или поздно зарастает илом. Но не забудет о страшных днях рассказчик, не забудет и Акимыч, время от времени теряющий способность говорить. Наступил мир - расцвела природа, и все в ней прекрасно. Но появляются все же брошенные изувеченные куклы - как отголоски ужасных лет, когда хоронили брошенные и изувеченные людские тела. Забывают люди ценить красоту природы, забывают ценить мир на земле, забывают об ответственности. А ведь все начинается с малого...
