Сканирование и форматирование: Pierre Martinkus martin 2@ hotmail . ru

Янко Слава (Библиотека Fort/Da ) || slavaaa @ yandex . ru || yanko _ slava @ yahoo . com || http :// yanko . lib . ru || Icq# 75088656 || Библиотека: http :// yanko . lib . ru / gum . html ||

update 24.07.17

Жак Ле Гофф Интеллектуалы в средние века

Жак Ле Гофф

Интеллектуалы в средние века

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА, 2003

ББК 63.3(0)-7 Г74

Издательство благодарит Научную библиотеку имени М. Горького С.-Петербургского государственного университета за помощь в подборе иллюстративного материала

ISBN 5-288-03334-Х

Введение

К концу средневековья пляска смерти охватила различные сословия мира сего - то есть различные социальные группы - и влекла их в небытие, в коем находило удовлетворение мироощущение эпохи упадка. Наряду с королями, дворянами, церковниками, буржуа, выходцами из народа в это действо часто была вовлечена фигура клирика, который далеко не всегда равнозначен монаху или священнику. Этот клирик происходил из рода интеллектуалов, берущего начало в западном средневековье. Почему мы избрали имя интеллектуала для названия нашей небольшой книги? Оно не является результатом произвольного выбора. Среди множества определений: люди науки, ученые, клирики, мыслители (терминология, относящаяся к миру мысли, никогда не отличалась определенностью) - слово «интеллектуал» обозначало область с хорошо очерченными границами. Речь идет о школьных учителях, мэтрах. Впервые оно произносится в эпоху

раннего средневековья, затем получает распространение в городских школах XII века, а в XIII веке переходит в университеты. Так именуют тех, чьим ремеслом были мышление и преподавание своих мыслей. Этот союз личного размышления и передачи его путем обучения характеризовал интеллектуала. Пожалуй, вплоть до нынешней эпохи эта среда никогда не имела столь четких очертаний и такого сознания собственной значимости, как в Средние века. Из-за двусмысленности термина clerc (клирик, клерк) в Средние века искали другое имя и вслед за Сигером Брабантским окрестили эту фигуру philosophus. Я сознательно избегал его, поскольку философ для нас - совсем иной персонаж. Это слово было позаимствовано у античности. Во времена Фомы Аквинского и Сигера философом (по преимуществу, Философом с большой буквы) был Аристотель. Но в Средние века таковым был христианский философ. В нем находил свое выражение идеал школ с XII по XV век - идеал христианского гуманизма. Однако гуманист для нас опять-таки означает другой тип ученого, а именно: ученого Возрождения XV-XVI веков, который как раз противопоставлялся средневековому интеллектуалу.

Иными словами, за пределами этого очерка, которому я бы дал подзаголовок «Введение в историческую социологию западных интеллектуалов», не будь он столь амбициозным и не будь при этом риска злоупотребить изрядно затертыми на сегодняшний день терминами, - останутся замечательные представители богатой средневековой мысли. Ни мистики, уединенные в своих кельях, ни поэты или составители хроник, удалившиеся от мира школы и погруженные в иную среду, не появятся здесь, а если речь о них и пойдет, то лишь эпизодически, чтобы указать на их отличие. Даже гигантский силуэт Данте, истинного властителя средневековой мысли, отбросит здесь лишь слабую тень. Если он и посещал университет (а в самом ли деле он бывал в Париже, в Соломенном проулке?), если его произведения и стали в Италии конца XIV века текстами, требующими ученого толкования, если фигура Сигера и возникает в его «Раю», в казавшихся странными стихах, то по темному лесу он все же следовал за Вергилием, шел иными путями, отличными от тех, что были проложены толпами наших интеллектуалов. Рютбёф, Жан де Мен, Чосер, Вийон будут упоминаться мною лишь потому, что на них наложило свой отпечаток пребывание в школе.

Поэтому речь в книге пойдет только об одном аспекте средневековой мысли, только об одном типе ученых. Я не игнорирую ни наличия, ни важности других духовных семейств, других духовных учителей. Но меня привлекла фигура интеллектуала, имеющего свою собственную историю. Она кажется мне весьма примечательной и значимой для истории западной мысли, будучи к тому же четко определимой социологически. Но было бы ошибкой говорить о ней в единственном числе, когда мы находим такое многообразие интеллектуалов (надеюсь, страницы этой книги отразят его). От Абеляра до Оккама, от Альберта Великого до Жана Жерсона, от Сигера Брабантского до Виссариона - сколько темпераментов, характеров, различных и противоположных интересов!

Ученый и профессор, мыслитель по профессии, интеллектуал может определяться и некоторыми психологическими чертами, способными вклиниваться в мир духа, становиться некими складками характера, способными затвердевать, делаться привычками, даже маниями. В силу своей рассудительности интеллектуал рискует впасть в рассудочность. Своей наукой он все иссушает. Разве не разрушает он своей критикой, не дискредитирует своей системой? В сегодняшнем мире предостаточно разоблачителей интеллектуала, делающих из него козла отпущения. Если Средние века и высмеивали закосневших схоластов, то к интеллектуалу они не были так несправедливы. Они не возлагали на университетских преподавателей вину за потерю Иерусалима, а на студентов Сорбонны - за поражение при Азинкуре. Средневековье умело видеть в разуме страстное стремление к справедливости, в науке - жажду истины, в критике - поиск лучшего. Недоброжелателям интеллектуала через века отвечает Данте, поместивший в рай и примиривший в нем трех крупнейших интеллектуалов XIII века: св. Фому, св. Бонавентуру и Сигера Брабантского.

Собрание сорбоннских докторов

К концу средневековья пляска смерти охватила различные сословия и влекла их в небытие, в коем находило удовлетворение мироощущение эпохи упадка. Наряду с королями, дворянами, церковниками, буржуа, выходцами из народа в это действо часто была вовлечена фигура клирика, который далеко не всегда равнозначен монаху или священнику. Этот клирик происходил из рода интеллектуалов, берущего начало в западном средневековье.
Среди множества определений - люди науки, ученые, клирики, мыслители (терминология, относящаяся к миру мысли, никогда не отличалась определенностью) - слово интеллектуал обозначало область с хорошо очерченными границами. Это были школьные учителя, мэтры. Впервые оно произносится в эпоху раннего средневековья, затем получает распространение в городских школах XII века, а в XIII веке переходит в университеты. Так именуют тех, чьим ремеслом были мышление и преподавание своих мыслей. Этот союз личного размышления и передачи его путем обучения характеризовал интеллектуала.
Интеллектуал средневековья на Западе рождается вместе с городами. Он появляется вместе с их расцветом, связанным с развитием торговли, ремесел, как один из тех мастеров, которые водворились в них под влиянием разделения труда. Интеллектуал XII века является профессионалом - у него свои, полученные от древних, предметы, своя техника, которая в главном также есть подражание древним.

Арабская культура была прежде всего посредником. Труды Аристотеля, Евклида, Птолемея, Гиппократа, Галена сохраняли на Востоке христиане-еретики - монофизиты, несториане - и преследуемые в Византии евреи. От них эти сочинения перешли в библиотеки мусульманских школ и были там хорошо приняты. И вот в XII веке началось обратное движение, которое принесло их к берегам западного христианства.
Первопроходцами интеллектуального Ренессанса XII века были переводчики. Запад уже не знал греческого. Научным языком была латынь. Арабские оригиналы, арабские версии греческих текстов, греческие оригиналы - их нужно было переводить, либо в одиночку, либо - и чаще всего - группами переводчиков. Христианам Запада помогали испанские христиане, жившие под властью мусульман (мозарабов), евреи и даже сами мусульмане. Тем самым происходило объединение всех способностей и умений.
Одним из основных интеллектуальных центров становится Париж, кторый обязан своей славой прежде всего расцвету теологического образования, составлявшего вершину школьных дисциплин, но вскоре - и даже в еще большей мере - эта слава придет к нему от той ветви философии, которая, используя аристотелизм и силу суждения, превознесет рациональные способности ума - диалектики. Так Париж реально или символически делается для одних городом-светочем, первоисточником интеллектуальных радостей, а для других - дьявольским вертепом, где разврат испорченных философией умов перемешался с мерзостью жизни, преданной игре, вину и женщинам.
С влиянием Парижа связано появление странной группы интеллектуалов – голиардов, которые образовывали среду, где охотно критиковали общество с его институтами. Голиарды - это плод социальной мобильности, характерной для XII века. Уже бегство за пределы устоявшихся структур было скандалом для традиционно настроенных умов. Раннее средневековье старалось прикрепить каждого к своему месту, к своему делу, ордену, сословию. Голиарды были беглецами. Они бежали, не имея средств к существованию, а потому в городских школах сбивались в стаи бедных школяров, живших чем и как придется, нищенствовавших, делавшихся слугами у своих более зажиточных соучеников. Несмотря на все свое значение, голиарды существовали на окраине интеллектуального движения. Несомненно, они ввели темы будущего, которые еще успеют обрести более достойный облик. Они живейшим образом представляли среду, которая жаждала свободы; они передали следующему веку немало идей о естественной морали, свободе нравов и вольномыслии, свою критику религиозного общества. Но в XIII столетии голиарды исчезают. Их задели преследования и проклятия, но и собственная склонность к чисто разрушительной критике не позволила им найти свое место в строительстве университета, который они так часто покидали, чтобы успеть насладиться жизнью и постранствовать. Закрепление интеллектуального движения происходило в организованных центрах, в университетах, откуда потихоньку удалились эти бродяги.
Абеляр является первым великим интеллектуалом современного типа - пусть в рамках modernitas XII века. Абеляр - это первый профессор. Элоиза появляется рядом с Абеляром в то время, когда женщина присоединяется к интеллектуальному движению - не без помощи голиардов, - требующему радостей плоти для клириков, не исключая и священников. Тем самым заявляет о себе еще одна сторона нового облика интеллектуала XII столетия. Его гуманизм требует всей полноты человечности и отвергает все, что может показаться самоумалением. Для самореализации ему нужна рядом женщина.
Великим научным центром века был Шартр. Тут не пренебрегали искусствами тривиума - грамматикой, риторикой, логикой; это видно по преподаванию Бернара Шартрского. Но этому изучению voces, слов, в Шартре предпочитали изучение вещей, res, которые были предметом квадривиума: арифметики, геометрии, музыки, астрономии. Именно эта ориентация определяет шартрский дух - дух любознательности, наблюдений, исследований, который расцвел, питаемый соками греко-арабской науки.
Интеллектуал XII в. чувствует свое сходство с мастером, с ремесленником, с другими горожанами. Его задача - изучение и обучение свободным искусствам. Но что такое искусство? Это не наука, а техника. Ars есть «techne», а специальность профессора в этом смысле не отличается от специальности плотника или кузнеца.
Как человек ремесла, интеллектуал сознает, что его профессия требует подготовки. Он признает необходимую связь между наукой и преподаванием. Он уже не считает, что знания нужно просто копить, но убежден в том, что накопленное следует пускать в оборот. Школы суть мастерские, откуда экспортируются идеи, наподобие прочих товаров. У интеллектуала нет иных инструментов, кроме собственного ума, но он может привлекать книги, также служащие для него рабочими орудиями.
XIII столетие - это век университетов, поскольку он является веком корпораций. В каждом городе, где имеется какое-нибудь ремесло, объединяющее значительное число занятых им, ремесленники организуются для защиты своих интересов и для установления монополии на прибыль. Институциональная фаза городского развития материализует политические свободы, завоеванные коммунами, а в корпорациях - позиции, достигнутые в экономической области.
Завоевав себе место в городе, интеллектуал оказывается неспособным осуществить выбор будущего перед лицом новых альтернатив. В серии кризисов, кажущихся кризисами роста, но уведомляющих о наступлении зрелости, он уже не может осуществить выбор в пользу обновления. Он укрепляется в социальных структурах и в своих интеллектуальных привычках, он в них вязнет.
В городах, где они сформировались, университеты являли собой немалую силу числом и качеством своих членов, вызывая беспокойство других сил. Они достигали своей автономии в борьбе то с местными церковными, то с местными светскими властями. К тому же университеты нашли могущественного защитника - папство. Интеллектуалы Запада в какой-то степени сделались агентами папского престола.
Университетская корпорация - прежде всего это церковная корпорация. Все преподаватели были клириками, на которых распространялась юрисдикция церкви, даже более того - Рима. Появившись из движения, носившего светский характер, они принадлежат церкви - даже там, где они пытаются найти институциональный выход из нее.
Могущество университетской корпорации опиралось на три главные привилегии: автономную юрисдикцию (в рамках церкви - при наличии местных ограничений, но с правом обратиться к папе), право на забастовку и уход, монополию на присвоение университетских степеней.
Университетская книга представляет собой иной объект, нежели книга раннего средневековья. Она связана с совершенно новым техническим, социальным и экономическим контекстом. Она является выражением другой цивилизации. Меняется само письмо, приспосабливаясь к новым условиям.
Рост интенсивности в использовании книг преподавателями и студентами повлек за собой целый ряд последствий. Прогресс в обработке пергамента позволял получать листы меньшей толщины, более гибкие и не такие желтые, как у прежних манускриптов. Изменился и формат книги. Ранее это были фолианты, которые годились только для рукописей, создаваемых в аббатствах, где они и должны были оставаться. Теперь к книге часто обращаются, ее перевозят с места на место. Ее формат уменьшается, ею удобнее пользоваться.
В качестве инструмента книга сделалась промышленным продуктом и предметом торговли. Под сенью университетов появляется множество переписчиков - чаще всего ими были бедные студенты, зарабатывавшие таким образом на хлеб насущный, - и библиотекарей (stationarii). Они стали неотъемлемой частью университета и с полным на то правом считались его работниками, пользуясь теми же привилегиями, что и преподаватели со студентами; на них распространялась юрисдикция университета. Тем самым росла численность членов корпорации, распространявшейся на целый ряд вспомогательных ремесел. У интеллектуальной индустрии имеются собственные сопутствующие отрасли.
Наряду с инструментарием техник-интеллектуал обладал собственным методом - схоластикой.
Величайшей опасностью для интеллектуалов схоластики было превращение в интеллектуальную технократию. К концу XIII в. университетские мэтры завладели высокими постами в церковной и светской иерархии. Они сделались епископами, архидиаконами, канониками, советниками, министрами. Наступила эра докторов, богословов, законников. Своего рода университетское франкмасонство мечтает о руководстве всем христианским миром.
Конец Средних веков - это период перелома. Интеллектуал средневековья исчезает в этом контексте. На авансцену культуры выходит новый персонаж, гуманист. Правда, он появляется лишь к концу того акта, в котором удаляется его предшественник. Последний не был убит, он сам спешил к этой смерти и к такой метаморфозе. Подавляющее большинство университетских мэтров на протяжении XIV - XV вв. своим отступничеством подготавливали исчезновение средневекового интеллектуала.
К концу Средних веков университетский интеллектуал сделал окончательный выбор между принадлежностью к миру труда и вхождением в группы привилегированных. Отныне и на протяжении нескольких столетий на Западе не будет интеллектуала-труженика. С растущей алчностью они требуют от студентов платы за лекции - церковь так и не смогла окончательно это пресечь. Появляются все новые предписания относительно подношений, которые студенты должны вручать мэтрам во время экзаменов. Ограничиваются все те университетские расходы, которые могли бы ввести в убыток мэтров. Быстро уменьшается число бедных студентов, которые по уставам могли бесплатно получать образование и степень. Университетские интеллектуалы вошли в социальные группы, живущие доходами феодально-сеньориального или капиталистического порядка.
Но эти доходы падают вместе с феодальной и земельной рентами, вместе с трансформацией их в денежную ренту и вместе с превратностями денежного оборота в конце средних веков, девальвациями и кризисами. Богатства мэтров убывают, один за другим распродают они свои дома и земли. Отсюда ожесточенное выколачивание других доходов: гонораров от студентов, платы за экзамены. В этом причина и обновления части университетского персонала, связанная с изменением экономической базы. Наконец, финансовые причины толкают мэтров к новым центрам богатства, прибивают их к дворам князей, в свиту церковных и светских меценатов.
Отчасти такое обновление персонала тормозилось тенденцией к наследованию университетских постов. Образование университетской олигархии вело не только к чрезвычайному понижению интеллектуального уровня, оно привносило в университетскую среду одну из важнейших черт знати - наследственные права. Олигархия делается кастой. Чтобы стать аристократией, университетские интеллектуалы прибегают к обычному средству тех групп и индивидов, которые хотели получить дворянство; они, как то замечательно изобразил Марк Блок, перенимают у благородных стиль жизни.
Так университеты сами становились силой, укорененной в мирской власти, стали собственниками, чьи экономические интересы выходили за пределы управления корпоративными делами, но распространялись на поместья.
Социальной эволюции соответствует эволюция самой схоластики, которая пришла к отрицанию собственных фундаментальных требований. Так схоластика уступает место возвращающемуся святому неведению, рациональная наука стушевывается перед лицом аффективной набожности. Университетские мэтры сближаются с некой гуманистической духовностью, devotio modema.
На протяжении двух веков университеты утрачивают свой международный характер. Главной причиной этого является основание многочисленных новых университетов, имеющих все более национальное (или даже региональное) назначение. Это преумножение университетов, если не уничтожило, то, по крайней мере, существенно уменьшило международный характер важнейших университетов. В любом случае оно разрушило систему наций, которая ранее была столь важным элементом университетской структуры.
Этот процесс был частью эволюции, превращавшей большие университеты в политическую силу конца Средних веков. Они играли активную роль, выходя иной раз на первый план в борьбе между государствами. Они были театром, на сцене которого разыгрывались жесточайшие кризисы, поскольку «нации» университетов вдохновлялись теперь национальным чувством, а университеты интегрировались в новые структуры национальных государств.
Несмотря на интересные попытки обновления, несмотря на построения Николая Кузанского, желавшего совместить традицию с новыми потребностями, схоластика чахнет. К тому же она не перестает терзать саму себя. По одну сторону стоят старые, каковыми теперь оказываются выдохшиеся в своих умствованиях аристотелики и томисты. По другую сторону помещаются новые - под стягом оккамовского номинализма. Но они с головой ушли в изучение формальной логики, в бесконечные разглагольствования по поводу значения слов, в искусственные деления и подразделения - в то, что называется терминизмом.
Но хотя гуманизм и нападал в первую очередь на пораженную склерозом схоластику, а университетские мэтры иной раз переходили на сторону гуманизма, то все же существовала глубокая оппозиция между средневековым интеллектуалом и гуманистом Возрождения. Гуманист по сути своей является антиинтеллектуалистом. Он более литератор, чем ученый, скорее фидеист, чем рационалист. Единству диалектики и схоластики он противопоставляет другую пару: филология - риторика.
Конечно, схоластическая латынь умирала и служила она для выражения окаменевшей науки. Национальным языкам принадлежало будущее, они отвоевывали свое высокое место, и гуманисты им в этом помогали. Но латынь гуманистов окончательно сделала из нее мертвый язык. У науки был отнят единственный международный язык, которым она могла пользоваться, помимо цифр и формул. Она сделалась сокровищем без употребления в руках элиты.
Ибо гуманист представляет собой аристократа. Если интеллектуал средних веков, в конце концов, предал свое призвание труженика науки, то он сделал это, отрекаясь от собственной натуры. Гуманист же с самого начала притязает на гениальность, даже если сам он корпит над текстами, а его красноречие полито потом. Он пишет для посвященных.
Так, гуманисты оставляют одну из основных обязанностей интеллектуала - контакт с народной массой, связь науки и образования. Безусловно, в перспективе Возрождение принесет человечеству жатву горделивого и одинокого труда. Его наука, его идеи, его шедевры будут питать прогресс человечества. Но поначалу оно было свертыванием, отходом. Пока не получила широкого распространения культура письменности, даже типография поначалу способствовала сужению поля мысли. Она осыпала дарами тех, кто умел читать, небольшую элиту счастливцев. Другие уже не питались даже крохами со стола схоластики, которые доносились до них проповедниками и артистами средних веков, получившими университетское образование. Нужно было дождаться Контрреформации, чтобы получило распространение искусство, которое - пусть в небесспорной форме, но с дидактическими и апостолическими целями - попыталось найти способ участия народа в культурной жизни.

Annotation

С очерка истории интеллектуалов, людей, посвятивших себя умственной деятельности, - ученых (монахов и клириков) и мирян (богословов и философов), Ле Гофф начинает свою экспансию в мир духовности и психологии человека Средних веков. Как и в последующих своих работах - «Другое Средневековье», «Людовик IX Святой», нашумевшей в 1960-е годы «Цивилизации средневекового Запада» и др., он остается верен культурно-антропологическому подходу «Новой исторической науки», у истоков которой стояли Марк Блок и Люсьен Февр.

Книга адресована историкам, философам, культурологам, филологам, а также самому широкому читателю, интересующемуся прошлым европейской культуры.

Жак ле Гофф

ВВЕДЕНИЕ

ЧАСТЬ I. XII ВЕК. РОЖДЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

Каролингское возрождение - было ли оно?

Современность XII века. Древние и новые

Вклад греков и арабов

Переводчики

Париж: Вавилон или Иерусалим?

Голиарды

Интеллектуальное бродяжничество

Имморализм

Критика общества

Женщина и брак в XII веке

Новые бои

Св. Бернар и Абеляр

Моралист

Гуманист

Шартр и шартрский дух

Шартрский натурализм

Абсурдность мира

Шартрский гуманизм

Человек-микрокосм

Фабрика и homo faber

Интеллектуал-работник и городская стройка

Исследование и обучение

ЧАСТЬ II. XIII век. ЗРЕЛОСТЬ И ЕЕ ПРОБЛЕМЫ

Против церковных властей

Против светских властей

Поддержка папства и переход под его юрисдикцию

Внутренние противоречия университетской корпорации

Организация университетской корпорации

Организация учебы

Программы

Экзамены

Моральный и религиозный климат

Университетское благочестие

Инструментарий

Книга как инструмент

Метод: схоластика

Разум: теология как наука

Упражнения: quaestio, disputatio, quodlibet

Противоречия - как жить? Плата или бенефиций?

Спор черного и белого духовенства

Противоречия схоластики: опасность подражания древним

Соблазны натурализма

Трудное равновесие веры и разума: аристотелизм и аверроизм

Отношения между разумом и опытом

Отношения между теорией и практикой

ЧАСТЬ III. ОТ УНИВЕРСИТЕТСКОГО ПРЕПОДАВАТЕЛЯ К ГУМАНИСТУ

Эволюция доходов

К наследственной аристократии

Коллежи и аристократизация университетов

Эволюция схоластики

Раскол между разумом и верой

Границы экспериментальной науки

Антиинтеллектуализм

Национализация университетов: новая университетская география

Университетские мэтры и политика

Первый национальный университет: Прага

Париж: величие и слабость университетской политики

Склероз схоластики

Университеты открываются гуманизму

Возврат к поэзии и мистики

Вокруг Аристотеля: возвращение к прекрасному слогу

Гуманист-аристократ

Возвращение за город

Разрыв между наукой и преподаванием

Хронологические ориентиры

Жак ле Гофф

Интеллектуалы в средние века

Перевод А. Руткевича

ВВЕДЕНИЕ

К концу средневековья пляска смерти охватила различные сословия мира сего - те. различные социальные группы - и влекла их в небытие, в коем находило удовлетворение мироощущение эпохи упадка Наряду с королями, дворянами, церковниками, буржуа, выходцами из народа в это действо часто была вовлечена фигура клирика, который далеко не всегда равнозначен монаху или священнику Этот клирик происходил из рода интеллектуалов, берущего начало в западном средневековье Почему мы избрали это имя для названия нашей небольшой книги? Оно не является результатом произвольного выбора Среди множества определений - люди науки, ученые, клирики, мыслители (терминология, относящаяся к миру мысли, никогда не отличалась определенностью) - слово интеллектуал обозначало область с хорошо очерченными границами. Это были школьные учителя, мэтры Впервые оно произносится в эпоху раннего средневековья, затем получает распространение в городских школах XII века, а в XIII веке переходит в университеты. Так именуют тех, чьим ремеслом были мышление и преподавание своих мыслей Этот союз личного размышления и передачи его путем обучения характеризовал интеллектуала. Пожалуй, вплоть до нынешней эпохи эта среда никогда не имела столь четких очертаний и такого сознания собственной значимости, как в Средние века. Из-за двусмысленности термина clero (клирик, клерк) в средние века искали другое имя и вслед за Сигером Брабантским окрестили эту фигуру philosophus Я сознательно избегал его, поскольку философ для нас - совсем иной персонаж. Это слово было позаимствовано у античности. Во времена Фомы Аквинского и Сигера философом по преимуществу. Философом с большой буквы был Аристотель. Но в средние века таковым был христианский философ. В нем находил свое выражение идеал школ с XII по XV вв. - идеал христианского гуманизма. Однако гуманист для нас опять-таки означает другой тип ученого, а именно: ученого Возрождения XV - XVI вв., который как раз противопоставлялся средневековому интеллектуалу.

Иными словами, за пределами этого очерка, которому я дал бы подзаголовок «Введение в историческую социологию западных интеллектуалов», не будь он столь амбициозным и не будь здесь риска злоупотребить изрядно затертыми на сегодняшний день терминами, - останутся замечательные представители богатой средневековой мысли. Ни мистики, уединенные в своих кельях, ни поэты или составители хроник, удалившиеся от мира школы и погруженные в иную среду, не появятся здесь, а если речь о них и пойдет, то лишь эпизодически, чтобы указать на их отличие. Даже гигантский силуэт Данте, истинного властителя средневековой мысли, отбросит здесь лишь слабую тень. Если он и посещал университет (а был ли он действительно в Париже, бывал ли в Соломенном проулке?), если его произведения и стали в Италии конца XIV в. текстами, требующими ученого толкования, если фигура Сигера и возникает в его «Раю» в казавшихся странными стихах, то по темному лесу он все же следовал за Вергилием, шел иными путями, отличными от тех, что были проложены толпами наших интеллектуалов. Рютбеф, Жан де Мен, Чосер, Вийон будут упоминаться здесь лишь потому, что на них наложило свой отпечаток пребывание в школе.

Поэтому речь в книге придет только об одном аспекте средневековой мысли, только об одном типе ученых. Я не игнорирую ни наличия, ни важности других духовных семейств, других духовных учителей. Но меня привлекла фигура интеллектуала, имеющего свою собственную историю. Она кажется мне весьма примечательной и значимой для истории западной мысли, будучи к тому же четко определимой социологически. Но было бы ошибкой говорить о ней в единственном числе, когда мы находим такое многообразие (надеюсь, страницы этой книги отразят его). От Абеляра до Оккама, от Альберта Великого до Жана Жерсона, от Сигера Брабантского до Виссариона - сколько темпераментов, характеров, различных и противоположных интересов!

Ученый и профессор, мыслитель по профессии, интеллектуал может определяться и некоторыми психологическими чертами, способными вклиниваться в мир духа, становиться некими складками характера, могут затвердевать, делаться привычками, даже маниями. В силу своей рассудительности интеллектуал рискует впасть в рассудочность. Своей наукой он все иссушает. Разве не разрушает он своей критикой, не дискредитирует своей системой? В сегодняшнем мире предостаточно разоблачителей интеллектуала, делающих из него козла отпущения. Если средние века и высмеивали закосневших схоластов, к нему они не были так несправедливы. Они не возлагали на университетских преподавателей вину за потерю Иерусалима, за поражение при Азинкуре - на студентов Сорбонны. Средневековье умело видеть в разуме страстное стремление к справедливости, в науке - жажду истины, в критике - поиск лучшего. Недоброжелателям интеллектуала через века отвечает Данте, поместивший в Рай и примиривший в нем трех крупнейших интеллектуалов XIII века: Св. Фому, Св. Бонавентуру и Сигера Брабантского.

ЧАСТЬ I. XII ВЕК. РОЖДЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

Возрождение городов и рождение интеллектуала в XII в.

Вначале были города. Интеллектуал средневековья на Западе рождается вместе с ними. Он появляется вместе с их расцветом, связанным с развитием торговли, промышленности (скажем скромнее - ремесел), как один из тех мастеров, которые водворились в них под влиянием разделения труда.

Ранее действительной специализации людей отвечало разве что подразделение социальных классов, предложенное Адальбероном Ланским: те, кто молится, - клирики; те, кто защищает, - Дворяне; те, кто работает, - крестьяне. Обрабатывающий землю серв был одновременно и ремесленником. Благородный воин был в одно и то же время собственником, судьей, управляющим. Клирики - прежде всего монахи - нередко исполняли сразу все эти обязанности. Духовная работа была лишь одной из сфер их деятельности. Она не была самоцелью, но подчинялась общему порядку их жизни, отданной Богу. Живя в монастырях, они могли по случаю становиться преподавателями, учеными, писателями. Но это было чем-то преходящим, вторичным для личности монаха. Даже те из них, в ком угадывались интеллектуалы грядущих столетий, еще не были таков...

Ученый и профессор, мыслитель по профессии, интеллектуал может определяться и некоторыми психологическими чертами, способными вклиниваться в мир духа, становиться некими складками характера, могут затвердевать, делаться привычками, даже маниями. В силу своей рассудительности интеллектуал рискует впасть в рассудочность. Своей наукой он все иссушает. Разве не разрушает он своей критикой, не дискредитирует своей системой? В сегодняшнем мире предостаточно разоблачителей интеллектуала, делающих из него козла отпущения. Если средние века и высмеивали закосневших схоластов, к нему они не были так несправедливы. Они не возлагали на университетских преподавателей вину за потерю Иерусалима, за поражение при Азинкуре - на студентов Сорбонны. Средневековье умело видеть в разуме страстное стремление к справедливости, в науке - жажду истины, в критике - поиск лучшего. Недоброжелателям интеллектуала через века отвечает Данте, поместивший в Рай и примиривший в нем трех крупнейших интеллектуалов XIII века: Св. Фому, Св. Бонавентуру и Сигера Брабантского.

ЧАСТЬ I. XII ВЕК. РОЖДЕНИЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

Возрождение городов и рождение интеллектуала в XII в.

Человек, чьим ремеслом станут писательство и преподавание (скорее, и то, и другое одновременно), человек, который профессионально займется деятельностью преподавателя и ученого, короче говоря интеллектуал, появится только вместе с городами.

Его появление станет ощутимым лишь в XII веке. Конечно, средневековые города не вырастали на Западе вдруг, как грибы. Историки обнаруживают их уже вполне готовыми в XI, в Х веках, и чуть ли не каждый номер специализированного журнала сообщает нам о новом, все более отдаленном по времени возрождении городов.

Разумеется, города всегда были на Западе, но «останки» римских городов времен поздней империи прикрывали своими стенами горстку жителей, окружавшую военного, административного или религиозного правителя. Таковы прежде всего города, где размещались епископства, - в них жило незначительное число мирян, меньшее, чем священников, и не было иной экономической жизни, кроме небольшого местного рынка, служащего удовлетворению повседневных нужд.

Видимо, под воздействием мусульманского мира, который требовал поставок сырья для огромного городского населения Дамаска, Фустата, Туниса, Багдада, Кордовы с варварского Запада, - леса, мечей, мехов, рабов - стали появляться эмбрионы городов, «порты». Они были самостоятельными либо прилеплялись к епископальным центрам и военным «бургам» Х в. (быть может, даже IX в.). Но этот феномен в полной мере заявит о себе только в XII веке и тогда основательно изменит экономическую и социальную структуру Запада, а движение коммун потрясет политические структуры.

Перевод с французского А. М. Руткевича. 2-е изд. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. - 160 с.

ISBN 5-288-03334-Х

Как и в последующих своих работах - «Другое Средневековье», «Людовик IX Святой», нашумевшей в 1960-е годы «Цивилизации средневекового Запада» и др., он остается верен культурно-антропологическому подходу «Новой исторической науки», у истоков которой стояли Марк Блок и Люсьен Февр.

Жак Ле Гофф - Интеллектуалы в Средние века

Речь в книге пойдет только об одном аспекте средневековой мысли, только об одном типе ученых. Я не игнорирую ни наличия, ни важности других духовных семейств, других духовных учителей. Но меня привлекла фигура интеллектуала, имеющего свою собственную историю. Она кажется мне весьма примечательной и значимой для истории западной мысли, будучи к тому же четко определимой социологически. Но было бы ошибкой говорить о ней в единственном числе, когда мы находим такое многообразие интеллектуалов (надеюсь, страницы этой книги отразят его).

От Абеляра до Оккама, от Альберта Великого до Жана Жерсона, от Сигера Брабантского до Виссариона - сколько темпераментов, характеров, различных и противоположных интересов!

Разве не разрушает он своей критикой, не дискредитирует своей системой? В сегодняшнем мире предостаточно разоблачителей интеллектуала, делающих из него козла отпущения. Если Средние века и высмеивали закосневших схоластов, то к интеллектуалу они не были так несправедливы. Они не возлагали на университетских преподавателей вину за потерю Иерусалима, а на студентов Сорбонны - за поражение при Азинкуре.

Средневековье умело видеть в разуме страстное стремление к справедливости, в науке - жажду истины, в критике - поиск лучшего. Недоброжелателям интеллектуала через века отвечает Данте, поместивший в рай и примиривший в нем трех крупнейших интеллектуалов XIII века: св. Фому, св. Бонавентуру и Сигера Брабантского.

Жак Ле Гофф - Интеллектуалы в Средние века - Моя рецензия на книгу

Известный мидиевист и историк Жак Ле Гофф в своей ранней и достаточно небольшой книге «Интеллектуалы в Средние века» предлагает читателям введение в одну из интереснейших сфер западноевропейского средневекового мира. Эта книга призвана очертить общий вид и представить внутреннее содержание интеллектуального – причём, как религиозного, так и «светского» в определённом смысле – средневековья. Делает она это с помощью всего лишь четырёх структурных единиц: трёх относительно больших глав («XII век. Рождение интеллектуалов», «XIII век.

Зрелость и её проблемы» и «От университетского преподавателя к гуманисту») и одного приложения («Хронологические ориентиры»). Однако разделы вполне адекватно и даже красочно представляют жизнь средневековых школ и университетов и людей, их «населявших». Несмотря на научно-популярный формат, основные посылы и тезисы книги являются плодом серьёзных историко-философских изысканий автора, которые могут быть полезны как историкам, богословам, философам и культурологам, так и всем интересующимся вопросами истории идей, истории людей, истории образования и истории человеческих обществ.

Уникальность и специфичность данной книги, во-первых, в изящном и вместе с тем точном и доступном стиле Жака Ле Гоффа (здесь можно отметить качественный перевод А.М. Руткевича), во-вторых, в последовательном применённом культурно-антропологическом методе изучения материала и, в-третьих, в особенностях рассмотренного материала и чёткости его анализа. Касательно первого пункта что-либо говорить излишне, т.к. только непосредственное ознакомление с книгой даст ощущение стиля автора, а вот касательно второго и третьего следует кое-что сказать.

В своём исследовании Ле Гофф использует, как уже было сказано, культурно-антропологический подход, в своё время предложенный М. Блоком, Л. Февром и др. Т.е. к «препарированию» интересующих его аспектов европейского средневековья он подходит скорее со стороны культурологи и социологии, чем чистой историографии. И на самом деле, уже в самом введении он замечает, что данную работу можно было бы назвать «Введение в историческую социологию западных интеллектуалов». Но здесь нужно сделать поправку: у данного исследования есть очень чёткие границы, – как хронологические, так и социологические, – за которые автор не выходит.

Он сосредотачивается на анализе одной социальной группы – школьных/университетских учителей-магистров – и её культурном (западно-европейский «христианский мир» или corpus Christianorum), политическом (Франция, Италия и монархические/теократические системы правления), религиозном (христианская вера в форме католического вероучения) и мировоззренческом (сфера гуманитарного и духовного образованиы, синтетические – в чём-то античные, а в чём-то новые – системы мышления и т.п.) контексте. Однако делает он это умело, привлекая разнообразные источники материала и ракурсы их истолкования. Следовательно, книга Ле Гоффа – это явно продукт междисциплинарного подхода к интеллектуальной культуре XII-XIV вв., в котором историческая социология соединяется с антропологией и ещё «приправляется» философскими и богословскими фрагментами. В результате получается вполне съедобное блюдо.

При этом отдельно стоит упомянуть содержательный и информативный аспекты книги. Французский мидиевист умело показывает механизм формирования университетско-церковной интеллектуальной культуры классического средневековья, упоминая и голиардов, и Абеляра, и школу Шартра как со всеми их плюсами (нарождающийся «гуманизм», развивающаяся логика-диалектика и обновляющиеся богословско-философские теории), так и с их минусами («интеллектуальное бродяжничество», бедность и бесконечные споры с оппонентами или, что хуже, властями).

Так же детально и ясно он представляет и «зрелость» этого интеллектуализма: становление «университетской корпорации», формирование системы обучения, духовно-нравственные метаморфозы и, конечно же, выработку определённого инструментария, в который входили книги, схоластический (т.е. логичный, чёткий и технически выверенный метод анализа и изложения) подход, дискуссионные «упражнения» (лекции, диспуты) и т.д. И, наконец, он излагает историю постепенного заката схоластической интеллектуальной культуры и зарождение культуры гуманистической, не забывая упомянуть и очередные изменения социальных структур общества и религиозного климата.

В целом, «Интеллектуалы в Средние века» – это отличное научно-популярное введение в социологию, культурологию и педагогику Средних веков. И хотя из-за такого методологического акцента вопросы философского или богословского характера часто рассматриваются только вскользь (что с моей точки зрения кажется минусом книги), всё же её прочтение может существенно обогатить багаж знаний о «христианском средневековье» даже для студентов-теологов.